"Светилась, падая, ракета,
Как угасавшая звезда.
Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда".
Да, забыть эти дни и ночи невозможно.

Мы ожидали, что, заняв оборону, т.е. обеспечив некоторую безопасность лагерю, мы этим предоставим возможность наладить организацию бродящих по лесу солдат в дисциплинированные пехотные подразделения, которые смогут сменить нас. Эту организационную работу должны были возглавить высшие офицеры из командования дивизии. И это высшее начальство, наконец, появилось. Но вместо того, чтобы приводить в порядок массы военных, кочующих по лесу, они решили заняться нашим отрядом. Нам было приказано ночью обойти немецкую часть, скрытно подойти к расположенной позади этой части деревне (где предполагалось расположение штаба и тыловых частей противника), забросать дома гранатами, а потом ударить в тыл немецкой части. Задумано было хорошо, но выполнять эту операцию должно было бы регулярное пехотное подразделение, а не сборный отряд из одних лейтенантов, вооруженных пистолетами. Держать оборону мы еще могли, но идти в тыл вооруженного до зубов противника, ночью, без предварительной разведки, даже не зная точно, где находится эта предполагаемая деревня, которую мы должны были забросать гранатами, было, конечно, авантюрой. Все были возмущены. Но приказ есть приказ. Провели тревожную ночь, ожидая команды на выход. Но ее не последовало. Оказывается, не достали ручные гранаты. Не состоялось.

Несколько дней спустя меня вызвал начальник отряда. Он приказал мне взять двух солдат и отправиться на разведку в отдаленный фланг нашего расположения. Установить, занята ли противником или нет находящаяся там деревня. Мы поехали туда верхом на лошадях по лесу, держа наготове оружие, т.к. каждую минуту могли встретиться с немцами. Перед деревней в лесу мы спешились. Один из солдат остался держать лошадей, а я с другим солдатом пошел к деревне. Смотрел издали в бинокль, движения там не наблюдалось. Деревня, казалось, была покинутой жителями. Мы вошли в деревню, прошли по улицам и увидели около одной избы сидящего на завалинке деда. Он сказал, что немецкая разведка периодически бывает в деревне, и что незадолго до нашего прихода они ушли. Так случайно (и к лучшему) наша встреча не состоялась. Были посланы разведки и в другие стороны. Обстановка в районе прояснилась. Но она была не в нашу пользу. Уже не помню, как долго продолжалась эта партизанщина. Все же, в конце концов, удалось сформировать воинские подразделения и наладить порядок.

Меня и нескольких других артиллерийских офицеров отозвали из отряда и объявили, что мы зачислены в организующийся зенитный дивизион, который отводится в тыл для получения материальной части и ее освоения. Было сказано, что зенитные орудия и другое снаряжение мы должны получить из поставок союзников, американцев и англичан. Командиром дивизиона был назначен какой-то капитан, человек с большим кривым носом. Он держался очень важно, солидно молчал и ни во что не вмешивался. Всем и всеми распоряжался, был настоящим хозяином и на всех орал, комиссар, который фактически подменял командира. Были подобраны и назначены командиры батарей, взводов. Стали подбирать и младший комсостав. Меня опять назначили адъютантом, уж не знаю, за какие грехи. Дивизион предназначался не только для стрельбы по воздушным целям, но и прямой наводкой по танкам. Как только личный состав дивизиона был скомплектован, приказали двигаться походным порядком в тыл, на восток, за получением материальной части. Много было происшествий во время этого похода. Однажды на нас внезапно налетел и обстрелял немецкий истребитель. Несколько человек. В том числе и я, вскочили в какую-то одиноко стоящую сторожку, маленький домик на поляне и легли на пол под окном. Но немец не оставлял нас в покое, а сделал вокруг домика несколько витков, обстреливая из пулемета. Я не выдержал и, приподняв голову, заглянул в низ окна, около подоконника. Увидел, как истребитель, наклонившись и чуть ли не цепляя одним крылом за землю, пронесся мимо. Верх оконного стекла со звоном разлетелся, прошитый пулями, и нас осыпало осколками. Глупость я сделал, что заглянул в окно, мог поплатиться жизнью. А немецкий летчик был какой-то лихач. Но самолет пришел и ушел, а мы остались.

В первый год войны немецкие летчики вообще нахально пиратствовали в прифронтовой полосе, пользуясь слабостью нашей авиации и отсутствием у нас зенитных орудий. Я не говорю о налетах бомбардировщиков, но истребители гонялись даже за отдельными людьми на дорогах. Рассказывали, что на нашу воинскую часть во время движения налетел немецкий истребитель. Все разбежались от дороги. Один шофер был не в зеленой гимнастерке, а в синем комбинезоне. Летчик, вероятно, подумал, что это какой-то большой начальник, и неистово гонялся за ним, обстреливая из пулемета. Однажды я видел и трагикомическую сцену. Немецкий истребитель налетел на наш маленький самолет У-2, которого немцы звали "русс-фанер". И пытался расстрелять. Наш летчик быстро снизился и сел на поляну, где стоял одинокий домик, и заехал самолетом за домик. Немец на большой скорости вернулся, стреляя из пулемета, но наш летчик переехал самолетом по другую сторону домика. Так продолжалось несколько раз. Большая скорость немецкого самолета оказала отрицательное воздействие, и ему пришлось убираться восвояси.

Вскоре наша "зенитная эпопея" кончилась. Никакой материальной части мы не получили. Наш дивизион расформировали и нам приказали возвратиться в свою 252ю дивизию, которая была вновь сформирована после Ильинского разгрома. Из остатков двух артиллерийских полков нашей дивизии был сформирован один полк под номером 277. Я получил назначение командиром огневого взвода пятой батареи. Мне были вручены два орудия на конной тяге и десятка два солдат и младших командиров.

Начались бои. Сначала в районе города Западная Двина Калининской области. Потом бои с постепенным отходом на восток под давлением противника, у которого были и танки, и самолеты. А у нас ни того, ни другого. Кроме того, противник все время обходил нас с юга, и командование обоснованно опасалось, что нас могут отрезать от основной части армии.

Поддерживая пехоту в наступлении или прикрывая ее при отходе (что было чаще), пришлось сменить немало огневых позиций. Но одна из позиций нашей батареи запомнилась. Т.к. была особенно удачна. На опушке заболоченного леса находилась небольшая площадка, вполне достаточная для установки четырех орудий. С внешней стороны площадку защищал невысокий холм, защищающий от наземного наблюдения противника. А сверху от самолетов площадка прикрывалась ветвями огромных сосен опушки. И еще была одна особенность. На топографических картах местности, которые, конечно, были и у немцев, площадка не была показана, а за холмом будто бы сразу начиналось болото и опушка леса. Ошиблись при съемке топографы, видимо, поленились зайти за холм. Но нам теперь это было выгодно. Батарея была надежно замаскирована. Зато землянки, которые мы отрыли здесь же, за орудиями, были мелкими, как звериные норы. Но и они подтоплялись болотными водами. Частыми гостями в них были лягушки. Вероятно, мы очень досаждали немцам своей стрельбой, потому что они нас стали настойчиво искать. Чтобы сбить их с толку, мы пользовались "кочевым" орудием, т.е. передвигали одно орудие по различным участкам соседней местности и оттуда стреляли. Мы избегали стрелять с основной позиции ночью, когда по вспышкам выстрелов противник мог засечь направление на нашу батарею. Стреляли в основном при дневном свете. Но все же обстоятельства вынудили нас как-то открыть и ночную стрельбу, что нас и выдало. Установив направление на нашу батарею, немцы хотели взять нас "в вилку", т.е. определив наше расположение по недолетам и перелетам снарядов, "споловинить вилку" и перейти на поражение. Но если недолеты своих снарядов, разрывавшихся на фоне холма, они наблюдали, то перелетные снаряды попадали в лесное болото, гасились и были невидимы. "Но сколько веревочку не вить, а концу ее быть". В конце концов, немцы пристрелялись, и нам надо было срочно менять позицию. Но командир дивизиона капитан Коробов, которого запросили по телефону, не разрешил. "Что это вы испугались? Пока еще ничего не случилось". Но вот и случилось. Вечером того же дня немцы произвели массированный артиллерийский налет на нашу позицию. Мы забрались в землянки, которые, конечно, не могли спасти при прямом попадании, но хоть спасали от осколков. Вероятно, немецкие орудия были изношены, потому что разброс снарядов по площади был значителен, и это, возможно, и спасло нас. Когда артналет кончился, и было уже темно, я вышел из землянки немного размяться. В это время какой-то запоздалый снаряд, полета которого я не слышал, вдруг ударил в верхнюю часть большого дерева, у которого я стоял, обломил его, разорвался и вместе с деревом полетел в болото. Силой воздушной волны меня бросило ничком на землю. Когда я очнулся, то почувствовал, что рот полон земли с кровью, лицо расцарапано при падении о корневище дерева. Но ранения не было. Как говорится, отделался легким испугом. После артналета немцы перешли на "запрещающий" огонь, т.е. ровно через каждые 10 минут посылали нам по одному снаряду. Это была кошмарная ночь. В маленькой землянке, согнувшись, сидели три человека: политрук, я и еще кто-то. Спать хотелось зверски. Но вот слышен выстрел на немецкой батарее, и снаряд, урча, идет к нам. Удар, разрыв, свечка гаснет, пахнет серой и еще какой-то химической гадостью. Все матерятся. Зажигают свечу. Можно заснуть на несколько минут до следующего снаряда. Выстрел, и опять просыпаешься и слушаешь, как, что-то бормоча, снаряд летит в нас. Опять разрыв где-то радом, опять гаснет свечка, опять вонь и мат. Но можно опять заснуть до следующего снаряда. И так всю ночь. Если бы не так хотелось спать, то можно было бы сойти с ума.

Но вот наступил серый рассвет, и стрельба вдруг прекратилась. Но надолго ли? Мы вылезли из укрытий, оглохшие, зеленые, злые. Ругали немцев, ругали командира дивизиона, который не разрешил переменить позицию. Кругом все было разворочено и поломано. Но основная часть снарядов перелетела и попала в болото, что, видимо, и спасло нас. Несколько человек было ранено, их перевязали и отправили в тыл. Надо было срочно уходить отсюда, т.к. обстрел мог возобновиться. Командир батареи приказал мне взять двух солдат и отправиться на поиски новой позиции, куда бы мы могли перебазироваться. Мы и раньше пытались отыскать запасную позицию, но ничего подходящего в округе не было. В дополнение к злоключениям этих суток во время поисков новой позиции в предрассветном тумане мы наткнулись на немецкую разведку. Это случилось в редком молодом лесу, где стволы деревьев не могли защитить от пуль. Метрах в ста от нас по направлению к противнику мы увидели несколько фигур. Прежде, чем мы поняли, что это немцы, они обстреляли нас из автоматов. Вместо того, чтобы ответить им огнем из винтовок, мои солдаты бросились ничком на землю. Я остался стоять, т.к. по финскому опыту знал, что автоматическая стрельба на таком расстоянии бесприцельна, и что гораздо опаснее просто спрятаться и не знать, что противник будет делать дальше: отходить или наступать. И действительно, я увидел, что после автоматной очереди немцы попятились и скрылись. Я сказал солдатам: "Вставайте, герои, немцы ушли". Те поднялись, смущенные. "В следующий раз, - продолжал я, - не делайте такой глупости. Укрываться надо, но надо отвечать на стрельбу и наблюдать за противником. Иначе моете погибнуть…" Несмотря на усиленные поиски мы не нашли подходящей позиции. Разведка, посланная в другую сторону, тоже вернулась безрезультатно. Волей-неволей мы остались на старом месте. К тому же противник перестал нас обстреливать, видимо, считая, что мы уничтожены. Ведь согласно их нормам они израсходовали на нас количество снарядов, положенное для истребления вражеской батареи. А раз так, то по их понятиям мы уже не существовали. Оставаясь на старой позиции, мы по-прежнему обстреливали немецкое расположение, но немцы нам не отвечали, видимо, считая, что это стреляла другая батарея и с другой позиции. Вскоре был получен приказ опять отходить.

Осень 1941 года. Мы отходим и отходим с боями. Противник выбрасывает впереди нас десанты, которые мы принуждены обходить или пробиваться с боями. И уходить дальше на восток. Кругом все горело. Я никогда не забуду одну ужасную ночь. Мы отходили через какую-то деревню. Грохот орудийной стрельбы, освещение багряными отблесками пожаров, и жители, стоящие в темноте около своих домов и вдоль дороги, по которой мы уходили. Они смотрели на нас и молчали. И мы молча уходили. Мы оставляли их врагу. Мы не смотрели на них. Нам было стыдно своего бессилия.

Этой ночью мы остановились отдохнуть в деревянном здании сельской школы. Молоденькая учительница спрашивала нас о положении на фронте. Нам было воспрещено это говорить, и мои товарищи отделывались какими-то успокаивающими шутками. Вещи учительницы уже были уложены на телегу, запряженную лошадью. Но учительница не знала, уезжать ей или нет. Когда мы стали уходить, я задержался и сказал ей вполголоса: "Немедленно уезжайте. К утру здесь могут быть немцы". Учительница схватила мою руку и хотела поцеловать. Я вырвал свою руку и поспешил догнать товарищей. Пусть я нарушил приказ, но учительница, вероятно, успела уехать и не попала в лапы немцев.

Отходили через Земцы, Нелидово, Мостовую, Оленино, Чертолино. Подошли к Ржеву. Но уже за Ржевом, в Зубцове, противник с воздуха выбросил сильные десанты, и путь на восток по прямой нам был отрезан. Повернули в обход Ржева на северо-восток, к Торжку. Подошли к Торжку ночью. Немцы с самолетов повесили над городом осветительные ракеты и бомбили город. Несмотря на ночь, ракеты ярко освещали местность и держались на высоте за счет горения газов. Зрелище жуткое, тревожное. Самолетов не было видно, они летали выше осветительных ракет. Был слышен только их свистящий звук. С черного неба с воем и грохотом падали бомбы. А из города с плачем и проклятиями в темноте бежали люди. Утром, когда бомбежка кончилась, мы прошли через город. Он горел и был пуст. Некому было тушить пожары. Кое-где валялись трупы. Запомнились разбитые и открытые окна домов и оконные занавески, треплющиеся снаружи по ветру. На одном подоконнике мяукала кошка, не понимая, что произошло. Парикмахерская, открытые двери, разбросаны бритвы, ножницы, и никого нет. За городом на обочинах дорог валялись скатки пожарных шлангов и другое пожарное оборудование. Это пожарные бежали из города на своих автомашинах, побросав ненужный им инвентарь.

Потом мы повернули на Калинин. Шли преимущественно ночами. Днем разбойничала авиация противника. Путь нам освещали пожары. Проходили по местам недавних боев. Помню разоренный поселок Медное, где в разбитой аптеке я нашел и подобрал лекарства от головных болей, которые в то время мучили меня. В окопах лежали трупы немецких солдат, рыжих огромных людей. Видимо, под Калинином противник бросал в бой свои кадровые, отборные части.

Помню, я разговаривал с каким-то военным, который искал свою часть. Он сказал, что железная дорога между Москвой и Ленинградом разбомблена, и сообщение по ней прервано. А Ленинград в осаде. Узнать это было тяжело. Настроение у всех было подавленное. Иногда солдаты говорили мне: "Бьет нас немец и гонит. Если мы такие сиволапые, что воевать с ним не можем, то надо мир заключать". Я старался их ободрить: "Это временные неудачи, на нас напали неожиданно. Все еще должно измениться. Мы еще погоним немцев". "Мы понимаем, что Вы так должны говорить нам, товарищ лейтенант, но посмотрите кругом, что делается". Да, я смотрел и видел. И на меня временами нападало отчаяние. Неужели Родина, Россия, гибнет? Но нет, не может быть! История говорила мне, что наш народ не раз выходил победителем из самых трудных и страшных положений.

Видимо, наше командование не ожидало, что будем воевать на своей территории. Ведь мы пели, что "врагу никогда не гулять по республикам нашим". И вот, воюя на своей территории, мы не имели карт своей земли. Это очень затрудняло общую ориентировку, планирование боевых операций и данных для подготовки стрельбы. А вот немцы имели карты. Я видел подробные карты советской земли, захваченные у немцев. Они были перепечатаны с наших карт, а русские названия были дублированы латинским шрифтом. И в этом отношении мы были не подготовлены к войне.

Осенью 1941 года наша дивизия, отступая, подошла с северо-запада к городу Калинину. Но в Калинине уже были немцы, которые ворвались в него с юго-запада. Но дальше немцы продвинуться не могли. Они уже зарвались. Кроме нашей дивизии к Калинину подошли еще советские войска, и город был окружен нашими почти с трех сторон. Первоначально мы занимали фронт со стороны Горбатого моста и однодневного дома отдыха. Потом нас перебрасывали на другие участки. Начались бои за возврат Калинина. Легко оставить город, но как трудно его взять обратно, когда противник в нем уже укрепился. Когда дома превращены в доты, а улицы перегорожены баррикадами. Но мы не давали покоя немцам ни днем, ни ночью, подвергая их расположение артогню. Здесь я впервые увидел стрельбу наших "катюш". Это был какой-то фейерверк огня! Причем ракеты, долетая до цели, разрывались снопами осколков и искр. Зрелище было какое-то устрашающее, космическое. Впоследствии этих установок стало больше. Часто они располагались поблизости наших позиций, давали несколько залпов и быстро сматывались. Они даже не выключали моторы своих автомашин. Едва они исчезали, как немецкие минометы начинали долбить по месту, где располагались "катюши". А если радом были мы, то и нам доставалось.

Под Калинином немцы испытывали новое оружие. По-видимому, это была новая пушка, которая в момент выстрела не производила звукового удара, а какой-то крякающий скрип. Мне приходилось несколько раз это слышать. Разрывов снаряда этой пушки я не слышал и не видел. Рассказывали, что разрыв снаряда производил сильную воздушную волну. А может быть, и газовую. Попав в эту волну, люди мгновенно погибали, без признаков физического поражения. Лишь из носа выступали капли крови. Странно, что об этом оружии нигде и ничего не было сообщено.

Не обошлось и без партизанщины. Какой-то сержант с несколькими солдатами и с пушкой на конной тяге явился под Калинин вместе с волной отошедших на восток войск. Свою часть он потерял, и никто не хотел его к себе принимать. Тогда он со своим орудием выехал на передний край и все имеющиеся у него снаряды выпустил прямой наводкой по немцам. Те стали отвечать минометным и орудийным огнем, обстреливая весь участок фронта. Поднялась тревога. Наши батареи тоже открыли огонь по противнику. Произошла артиллерийская дуэль, которую начал сержант, решивший воевать самостоятельно. После этого сержанта с его пушкой куда-то пристроили.

Некий командир танка, видимо, подвыпив, тоже решил воевать самостоятельно. Он ворвался на своем танке в Калинин и, продвигаясь на танке по улицам, стал обстреливать из пушки и пулемета дома, где располагались немцы. У противника поднялась тревога. Вообразили, что советские войска ворвались в город. Паника была столь велика, что командующий немецкими войсками спешно вылетел на самолете из города. После этого рейда танку посчастливилось благополучно возвратиться обратно. Генерал Конев (тогда еще не маршал) вызвал к себе этого танкиста, отругал его, а затем снял с себя орден Красной Звезды и приколол его на грудь танкиста.

На одной позиции под Калинином мы как обычно располагались со своими орудиями на опушке леса. Внезапно получили приказ срочно повернуть орудия для стрельбы почти на 180 градусов. Доложили, что такой поворот невозможен - спереди и сзади лес. Но комбат требовал. Пришлось выкатывать орудия на небольшую полянку и поворачивать их. Однако и в таком положении мешал лес. Но комбат приказывал. Первый же снаряд зацепился за верхушки деревьев, разорвался и осыпал нас осколками. К счастью, никто не пострадал. Около моих ног лежал колун, которым мы кололи дрова. Осколок снаряда врезался в обух колуна и пронзил это толстое железо насквозь. Вот после этого и надейся на тонкую металлическую каску. Недаром многие на фронте касок не носили. Стрельбу пришлось прекратить.

В конце ноября начались морозы, и моральное состояние фашистских вояк стало падать. "Блитцкрик" явно проваливался. Немцы были легко одеты и страшно мерзли. Они даже раздевали своих погибших товарищей, чтобы облачиться в их одежды. Начались первые случаи добровольной сдачи немецких солдат в плен. Однажды немецкий автоматчик, просидевший всю ночь на посту на дереве, до того замерз, что утром вышел к нашим окопам из леса, сдал автомат и заявил, что "работать при такой температуре невозможно".

Много было разных событий. Так, на одной позиции под Калинином нас неожиданно вечером начала обстреливать какая-то немецкая батарея. Мы стояли на лесной поляне и для наземного противника были невидимы. Вероятно, нас засекли с самолета разведчики и с немецкой точностью определили наше месторасположение. Но все же ошиблись немцы метров на 30 по фронту, что нас и спасло. Снаряды стали рваться рядом, но сбоку, слева от нас. Там разрывы снарядов вырыли огромные воронки. Но к нам залетали только отдельные осколки, от которых мы благополучно укрылись в наших землянках. Немцы стреляли вслепую, не видя нас, и поэтому стрельбу не могли корректировать.

Однажды во время боев за Калинин нас выдвинули далеко вперед, и мы огнем поддерживали наступление нашей пехоты. Разведчик противника обнаружил нас и светящейся ракетой указал своим наше расположение. Ракета прочертила в воздухе над нами светящуюся кривую и, догорая, упала прямо между наших орудий. Мы ожидали, что вслед за ракетой полетят в нас и снаряды. Но этого не произошло. Вероятно, в горячке боя немцы не заметили ракеты, а может быть, у них в этот момент были цели поважнее, чем наша батарея.

В боях под Калинином наша батарея отличилась. Стрельбы были удачными. Комбату присвоили звание капитана. Я получил звание старшего лейтенанта и мог привинтить к своим петлицам третьи кубики. Комбатом в это время был Яшин, интеллигентный и симпатичный офицер из запаса. Поздравляя меня с присвоением следующего звания, комбат сказал, что он будет рекомендовать меня в качестве в качестве своего заместителя на случай его выбытия. "Лучше живите и воюйте, товарищ капитан, - ответил я, - мне вашей должности не надо". В другой раз комбат спросил, правда ли, я пишу дневник и зачем. Я ответил, что события, в которых мы все участвуем, историчны и интересны, и что после войны по этим записям будет возможно создать литературное произведение. "Если Вы надеетесь остаться в живых, то это напрасно. Всем нам лежать под ракитою зеленой". И действительно, к нашему сожалению, наш капитан скоро "лег", а нам прислали другого комбата, порядочного солдафона. Что касается моего дневника того времени, то его пришлось впоследствии уничтожить, чтобы он не попал в руки немцев.