Несколько лет назад я прилетел в Мурманск в командировку. Мне было нужно пять дней здесь поработать, поскольку в местном издательстве выходила моя книжка, а потом я должен был уйти в море на подводной лодке, чтобы подготовить репортаж для журнала «Кругозор».

На аэродроме меня встречает секретарь обкома комсомола Альберт Жигалин, с которым мы служили в одном полку, и говорит:

- Юра, у нас с тобой большая программа: мы должны обойти пятьдесят семейств, которые «правят» Мурманском.

И вот каждую ночь мы обходим четыре или пять домов... Мурманск - не Тбилиси: спирт, палтус, никакой зелени.

- Здрасьте, Юрий Иосич! Вот Леночка не спит у нас. Все вас ждем.

Потом застолье, песни какие-то. Другой дом... Кошмар! В восемь часов утра прихожу в гостиницу страшный, как вурдалак. Ложусь спать. В час иду в издательство. Вечером опять начинаются «пятьдесят семейств». Наконец пять дней страшного пьянства закончились. Приезжаю в базу Североморск: там - один день. Меня встречает местный поэт Володя Матвеев, капитан второго ранга. Честно глядя мне в глаза говорит:

- Юра! Бросил пить.

Минут через десять он уже достал топор и стал взламывать шкаф, где жена от него закрывает спирт. Затем было все как надо... Наконец утром подали адмиральский катер. До базы подводных лодок в Полярном идти час. Я в теплой командировочной шубе на собачьем меху вышел наверх, чтобы меня проморозило, чтобы вся эта жуткая жизнь, все это страшное пьянство из меня вышли. Промерз хорошо, взбодрился. Думаю: там уж военная база, никакого разврата. Приходим, встречают два офицера. Один, командир лодки, взял мой чемодан и говорит:

- Юрий Иосифович! Пожалуйста, быстренько в политотдел - и на лодку. Мы уходим.
Второй - офицер из политотдела. Мне в политотдел надо зайти, чтобы сказать «здрасьте, я такой-то», попрощаться и - домой, то есть на лодку.

Вхожу к начальнику политотдела: большой кабинет, за столом сидит скучный человек, окна заметены черным льдом. Говорить мне с ним абсолютно не о чем. Он выдвигает ящик стола, заглядывает туда и, старательно выговаривая мое имя, обращается ко мне:

- Да, Юрий Иосифович, у нас тут зима, полярная ночь.

Я, правда, и сам вижу, что полярная ночь. Сидим. Какое-то напряженное молчание.

- Тут нас деятели культуры не забывают: недавно Ахматова приезжала.
Думаю, что это он покойницу-то вспомнил?

- Но ее песни нам не понравились.

Соображаю, что он ее с Пахмутовой спутал, но не возражаю, сижу, молчу.

- Вот так. Юрий Иосифович. У нас тут зима, полярная ночь.

Вдруг он делает резкое движение вниз. У меня захолонуло внутри... Открывает тумбочку, вынимает бутылку спирта и два довольно грязных стакана, начинает разливать - по полстакана. Берет графин желтой старой воды и разбавляет спирт. Происходит известная реакция. Затем он вынимает маленький, сухой, как грецкий орех, лимон и пытается ножом его перепилить.

- Тут у нас, Юрий Иосифович, зима, полярная ночь.

Я чувствую себя ужасно, но не выпить с ним тоже вроде не могу. Он берет стакан:

- Ну, Юрий Иосифович!

Чувствую себя проституткой, которая вернулась к честной жизни, а тут ее опять зовут... Мы встали с ним.

- За ваше, Юрий Иосифович, плаванье!

Выпили. Мне будто суковатую палку в пищевод сунули. Я стакан еще не успел поставить, как открывается дверь и входит не кто иной, как командующий базой контр-адмирал Романенко.

- Это что? Пьянка в штабном помещении?

Тот начал как-то оправдываться. Я стоял со стаканом, выпил, не закусил совершенно...

- Кто такой? Кто из Москвы?

Начал распекать начальника политотдела. Я как организатор пьянки стою, молчу. Думаю: пьяный, в штатском, в штабе, тут секретные локументы, сейчас арестуют.

- Идите за мной!

Ну, думаю, пропала моя командировочка. Иду по темным коридорам за адмиралом. Он открывает какую-то дверь: вижу, там семга, семга, семга нарезанная и лимончики...

- Что вы там, понимаете, с помполитом вглухую! Мы вас здесь давно ждем.

Ну, здесь, как говорится, было тяжело, потому что был коньяк. Адмирал снял китель, называл меня «сынок». Рассказал мне всю свою жизнь, а я ему - свою и про всех своих жен. Много раз поцеловались. Уже действительно ночь за окном. Полярная ночь. Зима. В итоге всех бесед он мне говорит:

- Сынок! Ты один до лодки не дойдешь. Я тебе дам вестового.

Вызвал вестового звонком. Пришел азербайджанец, как сейчас помню, с худой шеей. Обнял я его, и мы пошли по каким-то обледенелым пирсам. Я этому азербайджанцу все рассказывал про себя, пока шли. Приходим. Лодка стоит седьмым бортом: шесть лодок нужно пройти по маленьким, шатким обледенелым мосточкам, чтоб на нашу лодку попасть. С Божьей помощью перешли. Я поцеловал азербайджанца и залез на верхний рубочный люк. Смотрю вниз: там на четырнадцатиметровой глубине лысина ходит - это командир нервничает. Спустился я, шуба, как юбка, вся задралась. Командир мне говорит: -

Товарищ Визбор! Где вы ходите? Все налито!

Это был конец. Когда я и помполит пришли к нему в каюту, я еще жизнь помнил. Смотрю, он вынимает бутылку «Ркацители», заткнутую черной резиновой пробкой. У меня еще ясно мысль работает: это не «Ркацители». Такой у меня был мощный сигнал. Потом произошел распад личности. Когда вернулся к жизни, чувствую, будто лежу в гробу. Голову поднять не могу: ну, думаю, вот она и смерть наконец-то. Чувствую, что с левого края гроб кончается и стенки слегка трясутся. Соображаю: нет, пока не умер. Выяснилось, что я лежу на третьей полке в офицерской каюте. Слез. Полная темнота. Разбил несколько приборов, но нашел выключатель, зажег свет.
Так началась моя командировка на Северный флот.