2. Ершалаим

Первое, чем поражает приезжего Иерусалим, это его цвет.
Он - белый с лёгкой желтизной.
Говорят, что в пределах Иерусалима запрещено строить здания из камня другого цвета, чтобы не портить общую картину.
Из всех городов, которые я видел в своей жизни, я могу припомнить только Ереван, весь построенный из розового туфа.

Это производит сильное впечатление.

Запарковавшись в подземном гараже (за рулём сидел такой же невыспавшийся, как и я, но, как минимум, трезвый, младший сын - Сашка), мы поднялись наверх и прошли в Город.

Арабская его часть, тянущаяся от Храма Гроба Господня и до Стены Плача, напоминала восточный базар (да собственно им и являлась).

Бойкие мусульмане продавали христианским паломникам крестики и статуи мадонн, а иудеям - магендовиды и семисвечники.
А также и тем и другим серебряные цепочки, чемоданы, масляные лампады, фальшивые римские монеты, кожаные сандалии и ещё хрен знает что.

Мои невыспавшиеся парни озирали весь этот организованный бедлам с плохо скрываемым неодобрением.
Помня об обещании, данном мной моей однокашнице, я поволок всех в Храм Гроба Господня.

Храм отчётливо говорил по-русски.

Иногда слышались и другие языки. Но эти робкие звуки сразу же покрывались сверху ровным гулом <родного и с детства знакомого>.

Вырвавшись из Храма, я объяснил ДЕТЯМ, что <религия это опиум для народа> и, с облегчением вздохнув, побрёл через арабский квартал к Стене Плача.
Поскольку супруга общалась с сестричкой по-русски, арабские продавцы стали сразу предлагать им купить что-нибудь в их лавке.
Обращались они к ним почему-то <эй бабушка>, что несколько ошарашивало мою жену, которая бабушкой не являлась.
Сыновья пресекли подобное оскорбительное отношение к их матери быстро и недвусмысленно.
Старший сын - Венька подошёл к очередному <эй бабушка> и, глядя на это некрупное недоразумение сверху вниз, и, взяв его за плечо, внятно произнёс по-русски: <Это моя мама. Мама, а не бабушка. Понял ты, дедушка?>.
Товарищ понял.

Дальнейший путь был нами проделан уже без особых проблем ибо, вероятно, <наша слава неслась впереди нас>.

У <Стены> пути наши разделились. Женщины направились к её женскому <отделению>, а мы с сыновьями спустились к мужскому.
Младший заранее заявил, что к самой стене не пойдёт, поскольку на его характер количество <пингвинов> (ортодоксов в чёрных пальто и белых рубашках) там явно превышает все допустимые нормы. А, кроме того, они просто воняют потом.

Мы же со старшим, оставив Сашку, пошли к стене.

Не успели мы сделать и нескольких шагов, как позади нас загремел его голос, отчётливо произнёсший то, чего ещё не слышали стены старого Иерусалима.
Мой сынуля, учивший <русский> не по Достоевскому и Пушкину, а как раз, наоборот, по интернетовским программам <русского шансона>, выразился просто на пределе своих знаний русского языка.
Звучало его обращение так: <Ты чего, обалдел пихаться, баран?>
Мы обернулись.
Саня держал двумя пальцами за <клифт> мелкого <пингвина>, который явно не понимал, чего хочет от него этот бугай в шортах и вьетнамках на босу ногу.

Мы метнулись назад.
Пингвин пытался вырваться, что не производило на Сашку никакого эффекта.
Пока мы пробирались к нему, он произнёс ещё одну фразу, которая заставила нас с Венькой ошалело поглядеть друг на друга.

Коротко стриженый, накачанный сероглазый блондин Саня, держа <за грудь> мелкого чернявого ортодокса в шляпе, ляпнул: <ты чо, обалдел, еврея у стены Плача пихать?>

Силы мои, подорванные полётом и пивом были на исходе и это заявление подкосило их окончательно.
Спас ситуацию Венька.
Подобравшись к разбушевавшемуся Сане, он мягко и рассудительно произнёс: <да брось ты, Саш. Ты посмотри на него. Ну, больной же человек>.

Сашка ещё раз оглядел супостата и, вняв голосу брата и разума, отпустил свою жертву со словами: <Ладно, вали, чудо в перьях>.

Дальнейшее наше пребывание у <Стены> я вспоминаю несколько туманно.

Обратный путь к машине через арабский квартал был ознаменован ещё одним межэтническим конфликтом.
Сашка заинтересовался богатым выбором кальянов в одной из лавок.
Присмотрев себе один из них, он спросил у продавца по-немецки: <сколько стоит шиша>.
Надо сказать, что кальян называется <шишей> по-турецки, а по-арабски это <наргиля>, но сынуля-то учил это слово в Германии.
Араб не понял ничего кроме слова <шиша> и, поняв его не так, как надо спросил сына: <Тюрке?>.
Если есть что-нибудь на свете, способное мгновенно вывести из себя немецкого парня, так это предположение, что он является турком.
Парни среагировали мгновенно.
Старший сжал в лапе самую крупную из стеклянных колб, развернулся к продавцу и, мягко покачивая <прэдмет> в руке, спросил его по-английски: <ты как моего брата назвал?>, а младший задумчиво произнёс по-русски: <за <турка> ответишь>.

Араб затравленно зажался в угол.
Он был ошарашен и многообразием языков и непонятной реакцией на невинный вопрос.
Спас лавку от разгрома зов моей супруги с улицы: <мальчики, пошли дальше>.
<Мальчики> загрустили и нехотя покинули поле боя.

5. По морю, как посуху.

Предварительно созвонившись с израильскими камрадами, я сообщил им, что собираюсь побывать на озере Кинерет (оно же Галиллейское, оно же Тивердиадское).
В ответ я услышал из двух источников, что туда надо обязательно взять с собой футбольный мяч, чтобы поиграть футбол на дне озера.
Или, как минимум, повторить подвиг Иисуса и пройти по морю, как посуху, что несложно сделать, ибо море (озеро) это высохло нафиг.

Официально заявляю: <ложь, пи:ж и провокация>.
Кинерет жив.

Уровень воды немного понизился (примерно на метр), но моря там ещё дофига.
О каком высыхании может идти речь, если по нему мелкие кораблики плавают.
Некоторые из них ловят рыбку, а некоторые катают туристов.

Короче говоря, с футболом можно пока погодить.

А Тиверия на другом берегу очень красива.
Особенно ночью.

6. Камрады.

Встреча была назначена на 10 утра, но тут немецкая пунктуальность напоролась на восточную расслабленность и была ею сломана нафиг.
Отпущенную в увольнение Юльку мы будили всем коллективом с 8.00 до 9.30.

Короче, к месту встречи (г. Яффо) я прибыл с 40-минутным опозданием.
Камрад ждал.
Я почему-то сразу понял, что это он.
Странное дело, общаешься, чуть ли не ежедневно в сети и вот при встрече сразу понимаешь - он.

Собственно выглядел он так как и должен согласно своему нику - Викинг, оправляющийся после боевого ранения.

И ведь место встречи изменить было нельзя, а ещё 300 метров дальше ждали ещё двое НАШИХ.

Идальго и Тсвалия.
Причём Тсвалия был с супругой-красавицей.

Я как-то всю дорогу думал, на кого они будут похожи?

А всё очень просто.
Тсвалия похож на свой аватар, только лучше и больше.
А Идальго ::.. вот именно таким я всегда представлял себе Атоса.

Потом было пиво, прогулки по старому Яффо, где мы с каким-то непонятным упорством искали какое-то дерево, растущее из камня, снова пиво, и разговоры с друзьями.

Чуть позже подъехал Лось.

Это был, пожалуй, самый лучший день из всего моего отпуска.

Потом Идальго с Тсвалией уехали, а Володя с Дэном долго везли меня домой, по дороге останавливаясь и показывая места боёв и старые иорданские бункеры на холмах.

А Израиль подмигивал в темноте огоньками и как будто спрашивал: <приедешь ещё?>

Приеду.
Зуб даю, приеду.

Германия. 2008

Глава 2. Сёма - полиглот

Многим было славно советское Министерство иностранных дел, но более всего тем, что все свои проблемы, оно и в 20 веке, решало на, введённом в употреблении ещё в Екатерининские времена, французском языке.

Эта милая его особенность попортила немало крови тем, кто действительно (временно или постоянно) выезжал за границу.

Любая фамилия, записанная по французски, а прочитанная , скажем, по-немецки, способна довести до инфаркта даже не очень нервного человека.

Но начнём с начала:

Жил в славном городе Житомире пожилой человек.
Работал футбольным тренером.
Жил себе и беды не чуял.

Я не знаю, какой ВУЗ заканчивают футбольные тренеры, но тот, который позволил герою этой саги получить диплом о высшем образовании в своих стенах, следовало бы закрыть в детстве.
А ещё лучше заколотить.
Гвоздями.
Навсегда.

Фамилия нашего тренера была Кожухарь.
Сёма Кожухарь.
Так вот, если фамилию Кожухарь записать по-французски, а прочесть по-немецки, то произнести это слово не сможет ни француз, ни немец, ни щирый украинец.
Её вообще прочесть невозможно.
Большинство немцев, попробовав выговорить это слово один раз, больше этих попыток уже не повторяли.
Самые же упорные, после часовых потуг, произносили что-то вроде <Коньюктив>, вслед, за чем мгновенно умирали от перенапряжения.

Но вернёмся к вопросу о заколачивании гвоздями дверей ВУЗа.
Восьмимесячные курсы немецкого языка произвели на Сёму сложное впечатление.
С одной стороны, на занятиях информация накапливалась в его буйной головушке, как вода в раковине, заткнутой пробкой, а с другой - при малейшей попытке использовать накопленную информацию, знания эти исчезали непонятно куда, как вода из той же раковины, если пробку из неё резко выдернули.

Единственное, что Сёма вынес из языковой школы, это то, что любая немецкая фраза начинается с <их бин> (я), что, собственно говоря, совершенно не соответствует действительности.

А жизнь (как это ей и положено) ставила перед Сёмой задачи, одна сложнее другой.

Одной из таких задач было записаться в автошколу, для подтверждения советских ещё прав.

Дождавшись, пока я найду автошколу поблизости, Сёма, позвав ещё одного приятеля, ненавязчиво <сел мне на хвост>.

В автошколу мы отправились под вечер.
Всю дорогу Сёма требовал от нас, чтобы мы не вмешивались в ход переговоров, ибо <уж немецким-то он владеет>.

А задача перед ним стояла непростая.
Он должен был объяснить, что охотно занялся бы изучением автовождения, но, беда в том, что его советские права находятся на проверке в каком-то министерстве в г. Дюссельдорфе.

Но где уж наша (а тем более Сёмина) не пропадала - объяснимся. Не впервой.

Помещение автошколы было небольшим.
Модели автомобилей и мотоциклов, макеты и детали моторов - обычное дело.
За столом хозяин (он же преподаватель), на стульях ученики от 17 до 20 лет.

При нашем появлении все вежливо замолкли, давая нам возможность рассказать о причинах, занесших нас в сей скорбный час так далеко от дома.

Сделав рубящий знак рукой и тем самым, отсекая наши попытки поработать переводчиками, Сёма шагнул вперёд и, набрав в грудь воздуха, ляпнул:
- Их бин - пауза - Дюссельдорф -
После чего обернулся и победно посмотрел на нас.

Преподаватель усидел на стуле.
Может, он прошёл войну и русский плен, а может, по натуре, был к катастрофам невосприимчив, но он не моргнул глазом, но его ученики, когда я пришёл в себя после Сёминого заявления, уже лежали на полу и издавали какие-то непредусмотренные природой звуки.
Они, вероятно, никогда не видели человека с кличкой <Дюссельдорф>.

Третий же участник нашего похода среагировал на Сёмины слова достаточно флегматично.
- Ты - произнёс он с отсутствующим выражением лица - Ты, Сёма, со вчерашнего дня сильно вырос в своих глазах. Сегодня ты уже Дюссельдорф, а ещё вчера ты сообщил нашему управдому, что ты - ключ от подвала.

Глава 4. Миша - барабанщик

Двумя вещами был славен Миша-одессит в нашей германской общаге: супругой и профессией.

Обе эти беды он честно заслужил сам и в обоих же случаях был счастлив тем, что имел.

Супруга его, звавшаяся Валечкой, была на две головы выше, вдвое шире и килограмм на пятьдесят тяжелее своего мелкого супруга.
Наличие же в этом семействе мелкого и жутко шустрого двухлетнего шкета Шурки, преврвщало любую встречу с Валечкой в коридоре просто в непосредственную опасность для жизни.

Сперва по коридору молнией проносился Шурка, а десять секунд спустя, вслед за ним, сметая всё на своём пути, вихрем проносилась стокилограммовая фрау Кортюкофф, оглашая окрестности басовитым рёвом:
- Шурка, сволочь, стой. Иди к мамочке. Убью -

Когда я впервые повстречался с ней, в голове у меня мгновенно возникла ассоциация с незабвенной <мадам Стороженко> из <Белеет парус одинокий>.
За своего Мишу, Валечка могла порвать глотку даже Майку Тайсону в его лучшие годы, что при её комплекции было бы не очень сложно.

Миша же гордился ей так, как гордится первоклассник своей первой учительницей.
- Валя сказала - было самым сильным Мишиным аргументом в любом споре.

- Валечка готовит такую фаршированную рыбу::. Вы такого никогда не ели. -

Это было правдой.
Лично я такого не ел никогда.
Знаменитая Валина рыба <фиш> на поверку оказалась паровыми рыбными котлетами, приготовленными без всякого участия даже соли и перца.

Но, что говорить. Это была гармоничная пара.

Профессия же Мишина была одновременно проста и неповторима.
В Одессе он работал оркестровым барабанщиком на туристском теплоходе.

Эту профессию он и записал в анкету в немецкой службе трудоустройства.

Невероятно, но, прочитавший эту анкету немецкий чиновник, не только не свихнулся, но и попытался Мишу трудоустроить.

Вызванному на приём Мише было предложено место барабанщика в оркестре.
Радостно улыбаясь чиновнику, он спросил, с надеждой в голосе:
- На пароходе? -
- Нет - удивлённо сказал чиновник.
- Ну, я так не могу - сообщил ему Миша - Поищите ещё.

Через два месяца его вызвали снова.
- На пароходе - сразу успокоил Мишу чиновник.
- Барабанщиком на пароходе это очень здорово - доверительно поведал ему Миша.
- Нет, не барабанщиком - удивился чиновник - а матросом.
- Вы шо, издеваетесь над трудовым человеком - возмутился Миша на классическом украинском идише - таких бездельников, как Вы, я бы лично топил в Чёрном море. Ищите мне НАСТОЯЩУЮ работу и, пока не найдёте то, что мне надо, не смейте меня вызывать. -
Больше нашего барабанщика в службу трудоустройства действительно не вызывали.

На его папке в этом <богоугодном заведении> появилась печать: <трудоустройство невозможно>.

Глава 6. Паша - змеелов

Еврей, это не профессия, как считают многие, и не судьба, как считают немногие.
Это образ мыслей.

Меня познакомили с ним в коридоре нашего общежития.

Товарищ был явного арийского типа.
Эти блекло-серые глаза, гладко зачёсанные блондинистые волосы, прямая спина и выправка прусского капрала.

- Паша - представился он и добавил очень серьёзным тоном - из Таш-кен-та. -

Мои представления о Ташкенте ограничивались знанием о дынях и тюбетейках, но в словах Паши скрывалась столько значительности, что мне просто ничего не оставалось, как, надев на лицо маску профессионального заговорщика, кивнуть ему в ответ:
- как же, как же, понимаю.

При дальнейшем разговоре выяснилось, что трудовую свою биографию Паша завершил в звании капитана Красной Армии.

Позже я познакомился и с супругой Паши.
Очень симпатичная женщина абсолютно славянской внешности и характера.

Кто в их семье был евреем (а приехали они в Германию по еврейской линии) по сей день остаётся для меня загадкой.
Точно не Паша и точно не его жена.
Вероятно, евреем в их семье был шикарный, мохнатый и вечно сонный сибирский красавец-кот Никодим.
Трудно представить себе это мохнатое чудо в ташкентской жаре, но ...... может, если на кота надеть тюбетейку и накормить его дыней, то ........
А впрочем, чёрт его знает.

Впрочем, меня, в то время, тайны Пашиного и его супруги происхождения не очень интересовали.
Я в тот момент заучивал зубодробительные немецкие глаголы. Да и своих дел, честно говоря, тоже хватало.

Примерно через неделю, в которую я Пашу не видел, ко мне в дверь постучался знакомый:
- У тебя пара часов есть? -

Дело было в пятницу вечером, когда дети уложены, а впереди выходные, на которые любой порядочный человек и откладывает все важные дела.
- Есть, а в чём дело? -
- У Паши проблема. Надо помочь. -

Я переговорил с женой, которая ещё не хотела покидать недавно уснувших детей, и мы договорились, что она подойдёт попозже.

За ту минуту, которую занял поход до Пашиной комнаты, я успел лишь коротко спросить, в чём собственно заключается эта Пашина проблема, но вразумительного ответа не получил.

Мы вошли.
Всегда, ещё со студенческой поры, меня занимал вопрос, как это так получается, что на любой пьянке, количество народу в комнате превышает максимально возможное по законам физики количество, как минимум вдвое.

Общага наша была смешанная.
У нас проживали сибирские, польские, румынские и казахстанские немцы, а также, естественно и евреи.
Правда, прочитав предыдущее предложение, я решил, что надо бы внести в него лёгкую поправку: ПОЛОВИНА населения нашей общаги было откровенно славянским,.
Еврейским или немецким была в 90% случаев только одна половина семейных пар.

Поэтому не стоило удивляться, что за столом, плечом к плечу сидели: барабанщик из Одессы - Миша, шофёр и большой любитель подраться с турками - Вася из Перми, врач и ценитель балета - Игорь из Москвы, строительный рабочий из Зеленой Гуры Марек, автослесарь из Харькова Серёга, любимец всех молодух нашего города красавец Антон Сирый из Киева, кавторанг Анатолич и многие-многие другие.

Нас поприветствовали сдержанным шумом, но не очень активно, ибо внимание <народа> было приковано к столу, натюрморт на котором, вызывал радостное журчание в желудке у любого гражданина страны участника покойного Варшавского Договора.
Тонко нарезанное сало, хлеб, редиска, селёдка, залитая постным маслом и похороненная под грудой кружков лука.
На плите кипели пельмени.

Единственное, что немного портило эту картину, была водка.
Это было жуткое произведение европейских мастеров перегонки под названием <Черви>.
Шмурдяк этот я уже пробовал и эффект от него на следующее утро прекрасно себе представлял.
Но верный старой традиции советского офицерства, Паша, к качеству спиртного был совершенно равнодушен и, интересуясь только количеством, закупил разом две коробки этого продукта.

Впрочем, человеку пившему <Коленвал> производства г. Балаково, не <Червей> бояться.

После третьей рюмки Паша, сидевший во главе стола, поднялся.
Кот Никодим, дремавший на его широком плече, даже не пошевелился.
Видимо, за долгие годы общения с Пашей он к подобному привык, но нам этот номер был в диковинку, и мы были восхищены несказанно.

Итак, Паша поднялся и вкратце объяснил нам, с какой целью наше собрание имело честь состояться.
- В службу трудоустройства вызывают. Там в анкету надо профессию заносить. Ребята, надо туда такую профессию внести, чтобы они меня не смогли трудоустроить.
Я же не работать сюда ехал. Помогите, а? -

Лёгкий шум, поднявшийся над собранием, возвещал о том, что большинство собравшихся ехало сюда как раз с целью работать, но сказать это человеку, выставившему <обчеству> две коробки водки, было явно неуместно и мы принялись соображать.

Процесс этот занял время примерно до четырёх часов утра и потребил всю наличную водку и закуску.
Уже два раза бегали к кому-то, приторговывавшему дешевейшей водкой <Смирнов> в плоских пластиковых бутылках.
Уже Никодим поел с нами пельменей и, как мне показалось, даже выпил, но решение не приходило.
Любая названная профессия отвергалась сразу, поскольку кто-нибудь сразу вспоминал своего знакомого, работающего как раз по этой профессии.

Под утро вдруг встрепенулся Марек, который за эту ночь освоил совершенно безакцентный русский язык, и произнёс:
- Паша, ведь ты из Ташкента? -
- Ну? -
- У вас там пустыня есть? -
- Есть - ошарашено ответствовал Паша. -
- Паша - радостно сообщил ему Марек - ты в пустыне змей ловил. -

Простота этой мысли была настолько ясна и незыблема, что мы сами удивились, как это мы не додумались до такой чудной профессии раньше.

Выпив за здоровье Марека, мы, кряхтя, расползлись по комнатам.
В понедельник с заполненной анкетой Паша гордо заявился к ответственному чиновнику и, вручив ему формуляр, начал предаваться блаженному ничегонеделанию.
Его жена ходила в магазин, готовила и убирала, кот Никодим, знакомился с окрестностями нашей общаги и позволял себя гладить детям, а Паша не делал НИЧЕГО.
На его лице было написано невероятное блаженство.

Так продолжалось примерно с неделю.

Однажды, вернувшись с курсов, я застал всё общежитие в несколько возбуждённом состоянии.
Оказывается, Паша получил письменный ответ, и ответ этот ему не понравился.

Он метался по этажам, громко выкрикивая:
- где этот Марек? Где эта <пся крэв>? Я его убью. Я же их боюсь до смерти. -

Оказывается, что назавтра Пашу пригласили на интервью в наш городской террарий.

Группа быстрого реагирования была собрана снова.
Но на этот раз без водки, поскольку решать надо было немедленно, и без Марека, из опасения за его жизнь.

После недолгого совещания был составлен текст следующего содержания:
- Недостаточное знание немецкого языка не позволило мне корректно заполнить присланный мне формуляр, в который вкралась роковая ошибка.
Я, Павел ....., действительно работал в змееловческом кооперативе, но на должности бухгалтера. Недостаточное знакомство с повадками змей и страх перед ними не позволяют мне работать в террариуме города .....
С наилучшими пожеланиями ....... -

Что интересно, бумага сработала.
Террарий был отменён.
Пашу отправили на курсы бухгалтеров.

Но теперь я знаю, что в Ташкенте, кроме дынь и тюбетеек, есть ещё змеи и змееловы.

8. Ваня - Кулибин

Ванька Калугин не был человеком ленивым.
То-есть конечно был, но не более чем мы все.
Просто в его голове, любая трудность, возникавшая на его пути, вызывала ответную реакцию в виде определённого технического решения.

В данном случае, проблема состояла в том, что Иван обладал мочевым пузырём, способным переносить меньшие нагрузки, чем аналогичные органы окружающих.
Всвязи с этим ежеутреннее пробуждение в вагончике на буровой превращалось в своеобразную рутину.
Обычно, утром, первый, у кого мочевой пузырь пересиливает лень, вскакивает и стрелой несётся <по делам>, а потом уж, как <всё равно уже вставший> он растапливает печку и вообще совершает кучу полезных дел, пока остальные лениво покуривают из спальника.
В случае же с Иваном, все знали совершенно точно, кто вскочит первым.

Раздражала же эта ситуация естественно самого <пузырестрадателя> неимоверно.
Требовалось чисто техническое решение, и Ваня его нашёл.

С одной из пересменок он вернулся, имея в рюкзаке моток суровых ниток и цыганскую иглу.
Вечером он сел по-турецки на топчан и начал шить.
К ночи он пришил к спальнику болотные сапоги.
Идея была хороша, но не полна.
Ваня понял это на следующее утро.
Проснувшись. Он <соскользнул> в сапоги и :: понял, что ничего <достать> он не сможет.
Руки-то были в спальнике.
В этот день меня сменили на буровой, и продолжение Ваниной борьбы с мочевым пузырём я пережил уже в его завершающей фазе.
Когда я вернулся, Ванин спальник выглядел жутковато.
С боков на нём имелись пришитые рукава от ватника.
В районе груди красовался накладной карман.
Снизу, между ног, красовалась полуметровая молния (теперь Иван мог решать ВСЕ свои проблемы, не выходя из спальника).
Когда Ваня ложился спать, казалось что на полу у его топчана сидит всадник без головы.

Ваня свой спальник практически и не покидал.
По крайней мере, на смене.
Утром он соскальзывал в сапоги, продевал руки в рукава, вылетал на улицу, расстёгивал молнию, облегчался и, вернувшись назад, спокойно ждал, когда же не <вынесет душа> у кого-нибудь из окружающих.

Его приспособление дало сбой только один раз, когда после <большого> похода у него заела, а вслед за тем и поломалась молния.
Ваня целый день работал, не обращая внимания на нас, падавших от хохота на землю каждый раз при виде Ваниных причиндалов весело болтавшихся у него между ног из разломанной молнии.
Вечером он вырезал кусок спальника в районе ног и пришил туда спинку от ватника в виде клапана на двух пуговицах.
Выглядело это не так элегантно, как молния, но зато было с этой же молнией совершенно несравнимо по надёжности.
Остаток спальника днём откидывался за спину и перетягивался солдатским ремнём в районе талии.
Эдакий <капюшон - до жопы>.

Всё было как бы в порядке, если бы не одна мелочь.
Поскольку Ваня 15 дней в месяц <жил, не выходя из спальника>, то дня через 4 после заезда он начинал <пахнуть>.
К концу недели запах усиливался до такой степени крепости, что его соседи по половинке вагончика, начинали плавно перекочёвывать в мою половину, чему я был совершенно не рад.
Во-первых, моя <половина> была вдвое меньше <каюты> буровиков, а во-вторых, я там должен был ещё и работать с картами, планами и геологическими разрезами.
Но остановить это перетекание я не мог физически.
Мне надо было только зайти в половину, где находился Иван и сердце моё мгновенно <смягчалось>.
<Обонять> Ваню было невозможно физически.

Последним из буровиков в мою <половину> перебрался с матюгами Яшка Шаков.
Сев на топчан он, злобно уставившись в пол, прошипел:
- Ну, я ему устрою. Век помнить будет, как вонять.

Яшка был из вологодского городка со скромным названием Городок и славился у нас своей упёртостью.

Шмыгнув носом, он достал из недр своего рюкзака жутких размеров плоскую жестяную флягу объёмом в литр, и, прошептав:
- на простуду берёг - пошел в другую половину, где Иван наслаждался одиночеством и радио.
Несмотря на любовь остальных к выпивке, а тем более к выпивке <на шару> никто за ним не последовал.

Вскоре из Ваниной половины донеслись неспешные разговоры, а через час стихли и они.

К полуночи Яшка появился у нас и, раскатав спальник на полу (все места на топчанах были заняты), молча улёгся и уснул.
Мы ни о чём не спрашивали.

Утром мы услышали резвый грохот Ваниных сапог по лесенке и .... жутчайшие матюги.
Матюжный концерт продолжался минут десять без остановки и состоял наполовину из слов <какая с-с-сука> и <убью>.

Опять прогрохотали сапоги по лесенке, и Ваня вломился в нашу половину.
Он был голый по пояс.

Он водил пулемётными глазами по нам разыскивая Яшку.
Не увидев его, он сделал шаг вперёд и ..... споткнулся об лежащего на полу Яшку.
Баланс был им потерян окончательно и полуголый Иван сел на пол.

Он огляделся непонимающе вокруг и в этот момент нас всех разобрал совершенно неостановимый дикий смех.

Ваня сдерживался минут пять, но, в конце концов, не выдержал и он.

Отсмеявшись, мы стали выяснять, в чём же дело.

Оказалось, что подлый Яшка, напоив Ваню и уложив его спать, зашил суровой нитью <через край> рукава и <испускательный клапан>.

Это происшествие надолго избавило Ивана от болезни домашнего модельерства, но навсегда закрепило за ним кличку <Кулибин>.

Сумка для Вадима Тсвалия

Различные ножны для "исторического" ножика

Сшитие сумки для трубок по этапам

..

....

......

Брелки для друзей из кабачка Плишкина

Ну и сам Наркомовский с переделанными накладками.