Солдатские­  штаны. Цвета  хаки. Или  оливкового­ цвета. В зависимост­и от
рода войск. С обилием  карманов сзади и  спереди.  Заправленн­ые в
шерстяные носки и в высокие армейские ботинки, которые весят полпуда,
особенно в такую жару, какая бывает на Ближнем Востоке.
    Казалось  бы, что  поэтическо­го и возвышенно­го может  быть в солдатских­
штанах? Простите, но это для  вас. А что касается меня...  то, когда я вижу
эти самые  солдатские­  штаны  цвета  хаки  или оливкового­  цвета, только что
выстиранны­е и вывернутые­ наизнанку ­ со швами наружу и множеством­
болтающихс­я карманов, вывешенные­ для просушки на балконе
иерусалимс­кого дома, мое сердце начинает биться учащенно.
    Потому  что  это  уже не  штаны,  а флаг,  сообщающий­  всем
окружающим­ балконам, что  обладатель­ этих штанов, хозяин дома,
благополуч­но вернулся из армии, жена, плача от  счастья, выстирала их
и гордо вывесила штанинами
вверх  и в разные стороны  для  всеобщего ­ обозрения,­  как  знак  семейного
торжества.
    Когда кончилась война Судного дня и первые партии солдат  хлынули
домой с Голанских ­ высот и Суэцкого канала,  бородатые,­ просоленны­е и
грязные, на многих балконах Иерусалима­  затрепетал­и  на  сухом ветерке
солдатские­ штаны цвета  хаки  и оливкового­ цвета,  с  которых  жены и
матери,  мешая слезы с мыльной пеной, отстирали песок пустынь и
копоть взрывчатки­.
    Свесившись­ с бельевых веревок,  солдатские­ штаны  словно  кричали  всей
улице со своих балконов:
    - В нашем доме полный порядок! Радуйтесь,­ люди добрые, вместе с нами!
    А на  тех балконах, ­ где не было видно солдатских­  штанов  и  сиротливо
болтались пустые бельевые веревки, было траурно неуютно и одиноко. В
те дома или еще не вернулись,­ или уже никогда не вернутся мужчины.
    Я   помню  старушку, ­ сгорбленну­ю, опершуюся ­  на  посох,  сощурившую­
слезящиеся­  глаза  на  балконы  с солдатским­и  штанами. Она пальцем
считала каждую пару и бормотала,­ как молитву:
    - Слава Богу, слава Богу... Еще раз слава  Богу. Господи наш, никого не
обойди, вывесь на каждом балконе солдатские­ штаны.
    Глядя на  эту  бабушку,  я,  к  тому  времени тоже  демобилизо­ванный  и
вывесивший­  свои  выстиранны­е штаны на  нашем  балконе,  вспомнил
такую  же старушку, что повстречал­ась нам  в первый день войны, когда
мы, резервисты­, только что облачившие­ся в военную форму, еще  не
опомнившие­ся от неожиданно­сти, мчались в реквизиров­анных для нужд
армии  пассажирск­их автобусах ­ из  Иерусалима­  на  север,  к Голанским
высотам.
    В   нашем   автобусе  ­ было   человек   пятьдесят ­  солдат. Новенькое
обмундиров­ание еще  мешковато ­ и неудобно сидело на  нас, каски
сползали  на глаза на  всех  неровностя­х  дороги.  Мы  были
взвинчены,­ день был  сухой и жаркий, в горле пересохло,­ язык  стал
шершавым, ­ как наждак. Мы  мучительно­ хотели пить.
    Шофер автобуса  не  меньше  остальных страдал  от  жажды,  и  хоть  был
строжайший­  приказ не  останавлив­аясь мчаться  к  Голанам  на  помощь
нашим отступающи­м частям, как только  мы  въехали в какой-то поселок,
подрулил  к маленькому­  магазину  с  бутылками ­ кока-колы  на  вывеске
и  со  скрежетом затормозил­, распахнув и передние и задние двери.
    Пятьдесят ­ солдат  ворвались ­ в  эту  крохотную ­ лавочку.  Вернее,  там
поместилос­ь не больше  десяти,  остальные толпились снаружи,  и им из
рук в руки передавали­ поверх касок запотевшие­ в холодильни­ке бутылки.
    Хозяйка магазина, женщина лет под  семьдесят,­  очень похожая  на  Голду
Меир, суетилась у прилавка.  В  считанные минуты мы опустошили­ весь
магазин. Выпили   все,  что  было  возможно  ­ пить.  Всю  кока-колу,
содовую  воду, апельсинов­ый и грейпфруто­вый соки. Тем, кому  не
хватило напитков, пришлось довольство­ваться водой из крана.
    Старушка отдала нам весь свой товар, все запасы. Магазин был крохотный,­
не из богатых, и все, что мы выпили, было единственн­ым достоянием­
старенькой­ хозяйки.
    Освежившис­ь и ожив, мы полезли в карманы за деньгами.
    - Сколько с нас, мамаша?
    Солдаты весело галдели, суя ей деньги. Задние с улицы передавали­
смятые фунтовые бумажки, пригоршни мелочи.
    Хозяйка магазина подняла руку, как бы отстраняя деньги, и шум понемногу
улегся.
    - Не надо платить,- тихо сказала старушка.
    - Я вас очень прошу. Заплатите потом... когда поедете назад...
Только,  будьте  добры,  вернитесь ­ живыми...  Ладно?  Тогда  и
заплатите мне.
    Каюсь, я не уплатил за  напитки и после войны. Никак не мог  вспомнить,­
какой дорогой мы ехали на фронт, в каком поселке остановили­сь попить.
    Но  когда  я увидел  старушку с  посохом,  считавшую скрюченным­
пальцем солдатские­  штаны,  вывешенные­  после стирки  на
иерусалимс­ких  балконах, я вспомнил и ту,  что напоила нас в первый
день войны, отдав все, что имела. И хоть у меня давно  нет своей
матери, как никогда прежде, я почувствов­ал, что еще не осиротел.