Церковь Англии — институт, находящийся в упадке. Верующих все меньше, инакомыслия в ее рядах — все больше. Принесет ли спасение разрыв связей с государством?

Казалось бы, сейчас, когда верные готовятся к Пасхе, а архиепископ Кентерберийский — к совершению бракосочетания принца Уильяма и Кейт Миддлтон, не самое время обсуждать будущее его церкви. Но на этой Страстной неделе я как никогда ощущаю, что Церковь Англии не переживет моих детей и, вполне вероятно, даже меня.

Сомневаться в жизнеспособности ЦА заставляет меня не архаизм государственных торжеств, и не то, что в этот Великий пост, в лоно Католической церкви перешло около дюжины священнослужителей. И не статистика, показывающая, что на ее богослужения ходит все меньше англичан, хотя все это довольно плохо. И даже не терзания Церкви по поводу рукоположения женщин и епископов-гомосексуалистов.

Все это очевидные признаки упадка института: сообщества, замыкающегося в себе по мере снижения его общественной значимости. Но с Церковью такое уже бывало, и она это пережила.

Если бы это было все, то можно было бы представить себе — как делают некоторые из ее членов — что руководство Церкви опомнится, даст импульс священству и обновит свои доктрины, как произошло в викторианские времена, когда ей грозило поражение в борьбе с дарвинизмом и атеизмом.

Но нет, настоящая проблема Церкви Англии — это тот фактор, к открытому обсуждению которого, похоже, не готов никто: ее роль официальной церкви страны. Для гуманистов и атеистов это возмутительно — напоминание о политическом прошлом, с которым следует расправиться как можно скорее.

Для широких масс все более светской общественности это имеет очень небольшое значение — какие-то экзотические одеяния и ритуальные молитвы по торжественным случаям.

Однако самое тревожное для будущего Церкви — то, что ее собственные лидеры, похоже, перестали в это верить. Немалому числу священников и ряду епископов было бы гораздо лучше без бремени официальности. Они считают, что, освободившись от него, у Церкви было бы больше шансов достучаться до молодежи и утвердить себя в современном мире.

Даже архиепископ Кентерберийский и, подозреваю, архиепископ Йоркский, наполовину, если не полностью, разделяют это мнение. Что касается принца Чарльза, который возглавит Церковь, когда (и если) он вступит на трон, то ему, стремящемуся быть популярным номинальным лидером исповедующих любую религию и не исповедующих ни одной, от этой перспективы, похоже, делается неуютно.

Можно понять этот соблазн. Почему бы в мультикультурной Британии главе государства не представлять все религии? И почему церковь в светском государстве не может бороться за души, освободившись от всех этих ассоциаций с государственным официозом? Можно представить себе вздох облегчения многих епископов и возгласы одобрения со стороны многих викариев в том случае, если бы он объявил о желании порвать с этой традицией.

Но тут встает неловкий вопрос: а что останется от Англиканской церкви в Британии, если она перестанет быть официальной? Послушать кое-кого в Церкви — так можно решить, что это бурно развивающееся сообщество, сдерживаемое в своем росте лишь политическими коннотациями. На самом деле, дело, возможно, обстоит ровным счетом наоборот. Она существует только благодаря статусу официальной.

Порожденная политической необходимостью (как ее видел Генрих VIII), она сумела выжить за счет того, что представляла себя националистическим бастионом в противостоянии с католической Европой в первые века своего существования, инструментом имперских амбиций — в XIX веке и носительницей британского духа — во время войн ХХ столетия. Именно это делало нас иными и достойными.

Не стоит недооценивать ее социальный вклад. Будучи официальной церковью, она предлагает услуги священника и место для совершения обрядов — рождения, крещения, бракосочетания и смерти — которые относятся к числу фундаментальных потребностей людей: неважно, верующих или нет. Когда происходит трагедия: убийство, несчастный случай, природное бедствие, люди идут все-таки в церковь.

Нельзя отрицать и то, что в городах есть священники, способные сплотить свои приходы различными общественными инициативами, а в селах церковь остается средоточием социальной жизни. Пускай она больше не представляет собой "истеблишмент на молитве", как было раньше, но все же это по-прежнему "Арчеры* на молитве". ЦА, равно как и англиканские общины в Шотландии, Уэльсе и Ирландии, издавна ассоциировалась с классовым разделом и привилегиями, но она присутствовала во всем обществе, и это имело значение. Однако не стоит больше делать вид, что этого достаточно для того, чтобы она выжила в новом веке.

Скорее, как и сама монархия, она еще существует не столько из-за энтузиазма или нежной привязанности общества, а благодаря общему ощущению того, что при нынешних альтернативах, отказ от нее — себе дороже.

Большинство с легкостью называет себя христианами или англиканами. Это проще, чем объявить себя последователем иной веры. Но ходить на богослужения или принимать активное участие в деятельности церкви — удел меньшинства.

Цифры, на самом деле, навевают тоску. Если нехристианские вероисповедания усиливаются, а евангелические христианские церкви процветают, то история Церкви Англии после войны — почти один сплошной упадок.

Несмотря на ряд инициатив — таких как Воскресенье возвращения в Церковь — и некоторое улучшение статистики по участию молодежи в церковных мероприятиях, за последние десять лет число англикан, регулярно посещающих богослужения, сократилось на 10 процентов. Еженедельно в церковь ходят 1,1 млн. человек или 2 процента населения, а раз в месяц — всего 1,7 миллиона или 3 процента населения. И это при том, что почти половина населения называет себя англиканами.

Сокращение числа священников, получающих жалованье, шло еще быстрее. По собственной статистике Церкви, в начале нового тысячелетия оно упало более чем на 20 процентов до жалких 8 000. При сохранении нынешних тенденций через полвека священство исчезнет совсем. Однако приходов по-прежнему 13 000, а всего англиканских церквей — около 16 000. Результат очевиден каждому: это порочный круг сокращения приходских общин, роста расходов на пенсионное обеспечение и содержание храмов и уменьшения числа жертвователей при одновременном сокращении доходов.

В моем сельском приходе девять церквей объединились — в них теперь работает один штатный священник и один на пенсии. В те воскресенья, когда бывает Евхаристия (не чаще двух раз в месяц) собирается в лучшем случае дюжина человек. Ненамного лучше ситуация в Лондоне, где в огромных храмах проводится одно-два богослужения в неделю, причем занято от 5 до 10 процентов мест.

На этом катастрофическом фоне англиканское сообщество решило устроить раскол в собственной семье, начав дискуссию об отношении к рукоположению женщин в епископы и однополым бракам. Почему оно делает это — одна из тех загадок, которые, похоже, особо характерны для религиозных институтов. Это не просто классическое противостояние между высокой церковью и низкой, которое всегда было частью англиканской традиции. Ведь некоторые евангелические движения относятся к женскому священству так же негативно, как и англо-католические викарии. И они категорически против однополых браков — эта тема расколола глобальное сообщество англиканских церквей.

И ведь нельзя сказать, что у среднестатистического англиканина есть твердое мнение по этим вопросам. Мне встречалось на удивление мало прихожан, которые против рукоположения женщин и, более того, однополых браков. Но поговорите со священниками, которые уходят из англиканского сообщества в Римско-католическую церковь, и вам покажется, что мужское священство было основой учения Христа.

Сегодня в тени этих дебатов проходит каждый синод (в том числе и последний, февральский), и каждая встреча представителей англиканских церквей всего мира посвящена исключительно тому, порвать или восстановить отношения с братьями, занимающими иную позицию по однополым браками и женскому священству. Бедный архиепископ Кентерберийский все больше напоминает медсестру, отчаянно пытающуюся приклеить пластырь пациенту, у которого почти не осталось крови.

Но, если уж на то пошло, то частью проблемы является само высокопреосвященство, его милость и лорд-архиепископ Кентерберийский. Как римские прелаты выбрали главой Католической церкви не пастора, а богослова и бюрократа, так и Тони Блэр поставил главой Церкви Англии теолога и ученого.

Почему премьер-министр имеет право назначать духовного главу государства? Это одна из особенностей неписаной британской конституции. Мэгги Тэтчер руководствовалась собственными предрассудками, когда предпочла епископа "из народа" утонченному интеллектуалу архиепископу Йоркскому с его либеральными доктринальными представлениями и более радикальными политическими взглядами.

Тони Блэр, сам готовившийся перейти в католичество, хотел видеть на этом посту человека, который будет возвещать нации духовные истины. И он его получил. Роуэна Уильямса невозможно остановить, о чем бы он ни вещал: от банковской этики до стандартов работы СМИ. Но Англиканской церкви был нужен тот, в ком не был заинтересован премьер: пастырь, способный вести свое стадо. Опыт Уильямса в качестве приходского священника крайне невелик. Достаточно взглянуть на то, как он укрывается в своем Ламбетском дворце, доверяя лишь узкому кругу приближенных.

Что будет дальше? Пока Церковь остается не просто одной из сект, а королева продолжает воплощать ее ценности (она, по крайней мере, твердо верит в свою роль главы Церкви), упадок проходит относительно безболезненно. Но вот она умрет, вот соберется очередной синод или новый, более радикальный парламент. Где будут те силы, которые защитят ее?

Будет ли ее распад иметь большое значение? В христианстве всегда были секты, которые появлялись и исчезали. Предположим, что активные церкви евангелического толка обособятся или присоединятся к аналогичным протестантским группам. Члены Высокой Церкви продолжал массово переходить в специально созданный Римско-католический ординариат для бывших англикан, а остальные соберутся в некое децентрализованное англиканское сообщество.

Конечно, есть и проблема того, что делать с самими церквями. Но это является проблемой независимо от того, выживет ЦА или нет. Они представляют собой часть архитектурного наследия страны. Одни из них станут межрелигиозными или светскими центрами диалога, другие будут охраняться как памятники старины, а третьи будут возвращены Риму, которому принадлежали изначально.

Сложнее ответить на вопрос о том, будет ли кто-нибудь скучать по официальной церкви. В некотором смысле — да, но не по тем причинам, которые легко объяснить в категориях нынешних дебатов. И уже это кое-что говорит об упадке религии в нашей стране.

Нельзя недооценивать важность духовной помощи и даже простого небезразличия во времена горя и радости, равно как и обрядов.

У многих из тех, кто делает вид, что презирает их, просто не было причин к ним прибегнуть. Твердые в вере — какой бы то ни было — знают, как поступить в той или иной ситуации. Но подавляющему большинству людей, вера которых слаба или выражена совсем неявно, официальная церковь, оказывающая эти услуги больным, умирающим, вступающим в брак или ставшим родителями, служит добрую службу — как правило, спокойно и без лишнего пафоса.

Это касается и теологии. В эпоху фундаментализма — в христианстве точно так же, как в индуизме, иудаизме или исламе — сомнения и открытость не особо приветствуются. Но то, что заставляет желтую прессу громко выражать свое презрение к англиканским проповедям — готовность принимать чудеса и даже воскресение Христа как метафору, а не абсолютную истину, заново интерпретировать мнения и суждения, приписываемые Христу в Евангелиях — делает ее привлекательной для тех, кто ищет путь к Богу, стараясь сохранять смирение и широту взглядов.

С проблемой требования абсолютных истин сталкивается почти любая другая религия. Когда официальная религия стоит на стороне не просто умеренности, но и экспериментаторства, это придает ей дополнительную силу. Но не таков настрой Церкви и ее руководства в настоящий момент.

Церковь Англии была создана политическим решением против воли значительной части населения и теперь умирает от потери политической значимости и безразличия народа. История, как известно, пленных не берет.