Я родился 20 августа 1930 г. в маленьком городке Янов-Полесский (современный белорусский г. Иваново) возле г. Пинска в Восточной Польше. Я был самым младшим из пятерых детей. Мой брат Арон был старшим, а за ним—три сестры: Малка, Хая (Хелена) и Леа (Лиза). В нашем городке жили пять тысяч человек, половина из них евреи.
Большинство евреев были ремесленниками или лавочниками, которым едва хватало на жизнь их заработка, однако, они не были такими бедными, как местные крестьяне-христиане. По городским понятиям моя семья считалась зажиточной.
Антисемитизм был обыденным явлением даже до войны. Будучи детьми, мы часто сталкивались с словесными угрозами и физическими нападениями со стороны мальчиков-неевреев. Однако у нас никогда не было погромов.
В нашей округе многие крестьяне все еще продолжали верить, что евреи используют христианскую кровь для выпечки мацы. Нередко евреев били, а еврейские дома грабили. Я все еще вспоминаю неприятное чувство, когда я сидел дома, слышал шум и видел беспорядки на улице. Однако не все евреи были робкими. Один еврейский мальчик, Юдель Резник (не мой родственник), всегда стоял на своём и давал отпор хулиганам. Его звали «штаркером» (крепышом).
http://www.iremember.ru/grazhdanskie/re … leyba.html
В воскресенье около полудня я услышал пулемётный треск и самолёты, кружащиеся над нашим городом. Вскоре мы узнали, что Германия напала на Россию. В течение недели мы видели советских солдат, которые беспорядочно отступали. На тринадцатый день с начала нападения в наш город вошли первые немецкие подразделения. Это было 5 июля 1941 г.
Когда пришли немцы, жители-неевреи выбежали и приветствовали их цветами, хлебом и водой в знак дружбы. Даже одна еврейка их приветствовала, так как она наивно считала, что сумеет найти общий язык с немцами. Я был ошеломлён, увидев мощь немецких армий, особенно после поспешного отступления Красной Армии. Немцы были на транспорте, солдаты выглядели уверенными, отдохнувшими и готовыми к бою.
В тот же день мы увидели грузовики, наполненные русскими военнопленными, которых отправляли в немецкие тылы. На следующее утро, в субботу, я увидел первое проявление жестокости по отношению к евреям. Габбай (псаломщик) нашей синагоги, Мойше Довид Высоцкий, пожилой и слабый человек, шёл навестить свою дочь. Понятное дело, его длинная борода и хасидское одеяние явно выдавали в нём еврея. Как только группа немецких солдат его заметила, его окружили и заставили чистить ботинки солдатам, а также мыть их велосипеды. Чтобы ещё больше его унизить, они отрезали ему бороду. Я помню, как он задыхался от ужаса, и как это веселило солдат.
Однажды поступил приказ всем евреям сбрить бороды. Набожные евреи считали это день днём траура. Какое-то время некоторые мужчины предпочитали оставаться в домах, чем бриться. Они пытались носить носовые платки, чтобы покрывать свои лица, но, в конце-концов, им ничего не оставалось, как смириться.
Евреям было приказано назначить представителей для формирования еврейского консультационного органа юденрата. Председателем был Алтер Дивинский, который перед войной занимал аналогичный пост в местной еврейской общине. Юденрат отвечал за предоставление еврейской рабочей силы для нацистов, а также составлял списки людей, которых отправляли в лагеря, с которых собирали золото или иные поборы в пользу фашистов. Зачастую членов юденрата наказывали физически по прихоти немцев. Иногда еврейской полиции приказывали избивать беззащитных членов юденрата, которые их же (полицейских) назначили.
Нарукавную повязку сменил жёлтый круг на верней одежде, а затем круг сменила жёлтая шестиконечная Звезда Давида, которую носили все евреи начиная с 10 лет.
Мы опять подумали, что худшее позади. Тем же утром мой отец пошёл загружать брёвна на платформы. Мой брат остался дома, так как собирался закончить «малину» в сарае для дров на заднем дворе. Я пошёл навестить своих двоюродных братьев, которые жили в двух улицах от нас. Как только я пришёл, я заметил немецких солдат на лошадях. В отличии от частей вермахта у них были камуфляжные накидки. Некоторые из них вели лошадей, на крупах которых были пулемёты. Немцы ехали по тротуару, заглядывали в окна домов, чтобы увидеть, кто внутри. У меня появилось зловещее предчувствие, и я побежал домой.
Пока я бежал, местная девочка Горупа лет 16-17 посоветовала, чтобы я снял повязку, чтобы немцы меня не распознали. Я предупредил брата о том, что видел, и помог ему замаскировать вход в схрон. Пока мы были в сарае для дров, я услышал, как немцы вошли к нам во двор.
Солдат вошёл в дом и спросил “Wo sind die Manner?” (“Где мужчины?”) У меня отнялись ноги, и я ничего им не ответил. Я до сих пор испытываю дрожь и немею, когда вспоминаю, что брат был на волоске от поимки. Если нацисты проезжали мимо еврейского дома и замечали мужчину-еврея через окно, они спешивались и хватали его. Без сомнения, некоторые наши соседи-христиане были более чем рады показать немцам еврейские дома.
В считанные минуты немцы окружили мужчин и погнали их как скот на рыночную площадь. Жертв заставили бежать, а немцы ехали за ними на лошадях. Я видел еврея, которого задержали во время утренней молитвы, который был одет в «таллесим» (накидку для молитв). Слова не могут описать мои чувства или выразить ужас и беспокойство. Хоть окружение длилось менее трёх часов, для меня это время было вечностью.
Как мы позже узнали, полиция запретила моему отцу выход из города, и он вернулся в дом моего дяди, где он с другими родственниками прятался в подвале. К сожалению, их нашли и увели. Через три или четыре часа более четырёх сотен евреев-мужчин окружили и начали избивать на глазах членов семей. Одна женщина вцепилась в своего мужа, в то время как эсэсовец пытался его увести. Но она его не отпускала, тогда их обоих застрелили на глазах их детей.
Оставшиеся жертвы были поделены на три группы согласно их физическому состоянию. Затем их построили в три колонны и погнали из города. Я мог видеть колонны вдали и чувствовал облегчение: мне казалось, что испытания закончились. Конечно, в тот момент я не знал, что мой отец был среди жертв. По пути мужчин избивали. Лошади скакали по людям, которые падали от ударов или от слабости.
Затем начался расстрел. Некоторых убили на месте в городе. Оставшихся погнали на окраину города. Вскоре после этого мы услышали винтовочные выстрелы, это было начало полного уничтожения нашей еврейской общины. Старые и больные расстреливались за городом возле старого еврейского кладбища, а остальные были казнены в двух милях от города в полях Боровичей. Только один человек, Файвел Каплан, выжил при расстреле. Пуля попала в него по касательной, и он притворился мёртвым.
Немцы могли так быстро и эффективно справиться с задачей, потому что у них была помощь и поддержка некоторой части местного населения. Некоторые жители-христиане охотно и без принуждения указывали эсэсовцам на еврейские дома, выдавали схроны евреев, а также выдавали людей, которые пытались скрыть свою еврейскую принадлежность. В одном случае офицер-эсэсовец подкупил маленького еврейского ребёнка, который рассказал немцам о схроне, в котором спрятался его отец.
Было странно и больно жить в нашем городе сразу же после расстрела из-за чувства отчаяния и утраты. Ни одного еврея-мужчины не было видно неделями, никто не был уверен, кто выжил, а кто пропал. Некоторые соседи-неевреи воспользовались нашим горем и выуживали у евреек их пожитки. Беспринципные люди часто обманывали женщин, говоря им, что их муж или сын прячется и ему нужна еда или одежда, чтобы выжить.
Потом немцы объявили приказ, что все евреи должны зарегистрироваться для получения пайка. Оставшиеся выжившие люди вынуждены были покинуть свои схроны. Люди ошибочно подозревали, что правила регистрации были трюком для того, чтобы выявить всех перед их уничтожением. Как оказалось, каждому выдали идентификационную карточку. Еврейские карточки были помечены буквой J, что означало jude (еврей).
Немцы также объявили, что евреям не разрешалось собираться даже для религиозных церемоний. Многие выжившие рисковали жизнями, нарушая приказ и зачитывая вместе молитву «каддиш» (молитву, которая читается по умершим людям трижды в день в течение года). В течение полутора месяцев не было коллективных служеб, так как мужчины все ещё прятались. Наш дом был одним из многих домов, где появилась импровизированная синагога. Если бы нас застали во время службы, нас бы сожгли заживо в доме.
Зимой 1941 г. я подхватил корь и тяжело болел. Ходили слухи, что всех евреев города депортируют и заставят поселиться где-то в гетто. Моя семья была озабочена моим состоянием и нашим будущим. Мы пытались держаться, обменивая наши пожитки, чтобы получить хоть какую-то добавку к скудным хлебным пайкам, а также нанимаясь на работы к соседям-неевреям, работая на германские оккупационные власти. Время от времени один из крестьян, который работал у моего отца, приносил нам еду. Моя сестра Хелена работала в комендатуре. Она признала, что немецкие солдаты были вежливыми и иногда относились к ней с состраданием. Часто они давали ей еду. Однако в конце-концов ей пришлось бросить работу, так как немцы объявили, что евреям запрещён вход в комендатуру.
В апреле 1942 г. вышел приказ о том, что евреи Янова выселяются из своих домов и переселяются в гетто. Прямо перед Пасхой в город прибыл немецкий офицер в коричневой униформе со свастикой. Он приказал председателю юденрата Алтеру Дивинскому, чтобы тот провёл его по будущему гетто. Только сошёл снег, всё вокруг было в грязи. Они оба пересекли улицы, а в конце «прогулки» сапоги немца были очень запачканы, поэтому он приказал Дивинскому почистить их.
Накануне Пасхи мы получили новости о том, что через несколько дней мы покинем наши дома и переедем в гетто. Выделенный район был не больше четырёх кварталов. В него «упаковали» более 3000 евреев, а на территории было лишь около 70 одноэтажных домов. По мере заселения в него евреев из окрестных деревень, условия стали невыносимыми. Нацисты уступили и включили в гетто ещё некоторое количество домов, когда переполненность стала невыносимой.
Как только объявили о том, что мы должны переехать в гетто, германские власти приказали юденрату выделить рабочих для вкапывания столбов и натягивания колючей проволоки вокруг гетто. Нацисты, ответственные за уничтожение евреев в Яново, выделили каждому «жизненное пространство» около 1.2 квадратных метров. Когда евреи заселялись в гетто, полиция построилась на его входе, чтобы проверять пожитки, и иногда их конфисковывала. Я больше никогда не видел мой дом, где прошло детство….
Рядом с нашим домом жила добрая христианская семья, чей сын Сеня Лахмай стал полицаем у немцев. Сеня заметил, как один полицай набросился на еврейского мальчика-сироту, который потерял своих родителей при пожаре в 1940 г. Полицай хотел отобрать пожитки ребёнка. В это сложно поверить, но Сеня выступил против полицейского и заступился за ребёнка. Двое полицаев долго спорили, но, в конце-концов, Сеня победил.
Нам повезло, что у нас были дальние родственники по фамилии Чемеринские, у которых был дом в районе гетто. Мы заселились к ним, по крайней мере, у нас была крыша над головой. К нам присоединились ещё восемь семей. Мы делили гостиную с тремя семьями, переполненность была ужасающей. В одной комнате было 20 человек, другие части дома были также переполнены. Так как в таких условиях легко передавались болезни, немцы приказали всем евреям, как мужчинам, так и женщинам, побрить головы. Это также был способ унизить евреек.
В августе 1942 г. по «сарафанному радио» мы узнали, что в Пинск прибыли двое украинских полицейских, которых называли «номер 13» и «номер 41», которые были настоящими зверями и садистами. Евреи знали о них по бляхам с номерами, которые те носили на форме. Летом 1942 г. эти полицаи объявились в нашем городе. Сложно понять, как два человека могут привести в ужас такое множество людей. Я вспоминаю, как один из них перелез через колючую проволоку в гетто, выбрал одного ничего не подозревающего человека, и начал избивать его резиновой дубинкой. Он продолжал избивать мужчину даже тогда, когда тот потерял сознание. Мужчину увели в больницу, даже спустя много недель на его лице были синяки и шрамы.
Сразу после Рош га-Шана (еврейского Нового года) в 1942 г. мы заметили большее количество немцев, чья форма отличалась по цвету (была зелёной) от формы солдат вермахта. По документам, которые я получил из Германии после войны, я установил, что это были члены 2-го кавалерийского эскадрона 2-го батальона. Мы также узнали, что на окраине города в деревне Рук вырыты рвы, предположительно, для массовых захоронений.
Главный германский администратор Лоренц уверил евреев Янова, что рвы будут использоваться в качестве подземных хранилищ для бензина. Он дал «слово», что евреи не пострадают, так как работы, выполняемые ими, были «существенными для германской экономики». Несмотря на наше беспокойство, не было попыток массового бегства, даже когда мы узнали, что другие гетто были уничтожены. В самом деле, как могли просто исчезнуть 3000 евреев?
Все люди в гетто, которые могли работать, были направлены на работы. Меня отправили пасти скот, который немцы конфисковали у евреев и местных селян. Это дало мне возможность покидать пределы гетто и иногда приносить домой молоко. На праздник Йом Киппур была моя очередь пасти коров, но я хотел участвовать в Yizkor (еврейской поминальной службе по умершим) в честь моего отца. Поэтому я попросил члена юденрата освободить меня от работы на этот день, а я попасу через два дня, 24 сентября 1942 г. Эта замена спасла мне жизнь.
В тот день мои сёстры Хелена и Лиза были отправлены на уборку картофеля в поле недалеко от склада леса, а мой брат и самая старшая сестра Малка пошли работать на лесопилку. Пока я пас скот, я услышал, как немцы оживлённо передвигаются по дороге из города к свежим рвам. Рядом с нами проходил полицейский, он остановился и проговорился моему компаньону по фамилии Табачник, что на следующий день гетто будет ликвидировано.
В тот вечер я выяснил, что все евреи, которые работали на лесопилке, должны были остаться на ночную работу и принести с собой еды на три дня. Необычное требование усилили мои подозрения о надвигающейся катастрофе, поэтому я решил не возвращаться в гетто. Вместо этого я проскользнул на лесопилку и быстро нашёл первоначальный схрон моего брата. Я заснул и провёл всю ночь с другими жителями города, которые там прятались. Утром 25 сентября Арон узнал, где я нахожусь, нашёл меня и перевёл в свой новый схрон во дворе лесопилки. Там я увидел двух сестёр и, к моему великому удивлению, мою маму, которая, похоже, потеряла волю к жизни после того, как убили нашего отца. К счастью, Хелен и Лиза также были здесь, потому что они остались на лесопилке вместо того, чтобы вернуться в гетто в конце дня. Мама была в «малине», потому что Арон вернулся в гетто и забрал её. Я спросил: «Где же Малка?» И узнал, к сожалению, что она с бабушкой осталась в гетто.
Когда Арон и мама уходили из гетто, они видели, как Малка возвращалась в гетто. Малка сказала, что она собирается забрать кое-какую одежду для сестёр, а также мои ботинки. Хоть мама умоляла её бежать с ними, Малка отказалась. Она улыбнулась и сказала, что рада, что мама может спастись. Позже я узнал, что Малка вернулась в гетто, чтобы спасти своего молодого человека. К сожалению, вскоре после того, как она вошла в гетто, ворота были заперты, а гетто окружено гитлеровцами и их пособниками. Моя мама до конца жизни горевала, что не остановила Малку.
Утром 25 сентября 1942 г. первая колонна евреев, женщины, мужчины, дети и младенцы, была выведена из гетто и отправилась к месту расстрела. Некоторые мужчины на лесопилке, у которых хватало смелости вскарабкаться на кучу брёвен, наблюдали эту печальную процессию. Они выкрикивали: «Они ведут колонну людей!» Крики жертв остались со мною навсегда. Дорога из гетто к рвам была устлана трупами евреев.
Их заставили полностью раздеться, загоняли в яму и заставляли лечь лицом вниз. Затем им стреляли в голову из пулемётов или винтовок. Горы одежды лежали на земле. Несколько человек пытались сбежать, но очень немногим удалось избежать града пуль.
Мне хотелось бы особо упомянуть один пример мужества. Женщина по имени Хана Городецкая шла к месту казни со своими двумя сыновьями. Когда охранник ударил одного из её сыновей, она пришла в ярость и инстинктивно швырнула горсть песка в лицо нацисту, закричав: «Дети, бегите!»
Использовав замешательство немцев, многие попытались сбежать. Последовала стрельба, большинство людей погибло, включая Хану и её детей. Её старший сын Юдель, однако, сумел сбежать. Он выжил и после войны поселился в Израиле.
Я также вспоминаю историю, которую мне рассказал Гетцель Шустер, мальчик моего возраста. Пока жертвы были в городе, он сумел убежать во внутренний двор дома. Когда он вбежал во двор, старая украинка схватила его за волосы и потащила к нацистам. К его счастью, у него были короткие волосы, он высвободился и сбежал. Он тоже поселился в Израиле.
Немцы поняли, что некоторых евреев они не нашли даже после дня убийств и грабежей. Поэтому вечером они подожгли гетто. Те, которые пытались избежать пожара, расстреливались. Юдель Шустер, подросток из Янова, прятался в нашем убежище вместе с моей сестрой и бабушкой, а также другими людьми, которые жили в нашем доме. Он вышел из убежища после того, как подожгли гетто, а позже рассказал моей семье, что наш дом загорелся последним. Он сказал, что когда немцы подожгли дом, бабушка осталась в убежище и погибла, а сестра, её молодой человек и другие люди сбежали из горящего здания. Тех, которые сдались во время пожара, собрали возле здания юденрата. Некоторых живыми бросили в огонь. Остальных, включая Малку и её молодого человека, расстреляли при попытке к бегству.
Далее я привожу отрывок из протокола судебного заседания над эсэсовцем Адольфом Метшем, который был одним из палачей. Обвиняемый Петш описал расстрел евреев:
«Трое из нас были назначены стрелками для участия в «акции» в Янове. Евреев насильно согнали в гетто. Прячущихся искали и находили. В этой связи я вспоминаю, что во время поиска прячущихся евреев использовались даже ручные гранаты. С места сбора евреев погнали к месту расстрела на расстоянии 2 километров от города. Если я правильно помню, во время акции присутствовала полиция порядка, а также жандармы. Ямы уже были вырыты, но я понятия не имею, кто об этом распорядился.
Мы стреляли евреям, которые лежали в яме, в голову из пулемётов, а делали одиночные выстрелы. Перед расстрелом евреи должны были раздеться. Расстреливали всех: мужчин, женщин и детей. Что касается количества казнённых, я не помню точное количество. Может 1000, 1500 или 800. Но точно можно сказать, что много сотен. Перед ликвидацией евреи должны были сдать свои ценности. Не могу вспомнить, кто отвечал за их сбор, однако, думаю, кто-то из районного руководства. Члены районного руководства носили коричневую униформу, а мы называли их «золотыми фазанами». Во время расстрелов в Янове мы наблюдали разные сцены, особенно когда расстреливали матерей и детей, тех, кто нянчился с новорождёнными. В таких случаях сначала на глазах матерей убивали детей, чтобы дети не кричали ещё громче.
Насколько я помню, расстрел в Янове продолжался с 8 или 08:30 утра где-то до двух часов дня. Во время ликвидации мы не пили алкоголь. Только после того, как закончили расстреливать, раздали алкоголь.
Заканчивая описание казни в Янове, хотел бы пояснить, что мы трое сменяли друг друга во время расстрела. Мы трое совершали казни с утра до полудня. Жертвы должны были лечь лицом вниз. Они ложились на уже расстрелянных людей. Мы сами не становились на тела убитых. Когда яма была почти полной, жертвы становились на край ямы, после выстрела они туда падали.
Когда дело дошло до расстрела матерей с маленькими детьми, женщинам сказали, что они должны положить детей рядом с собой. Головы детей должны были быть открытыми, чтобы избежать «трудностей» с попаданием во время стрельбы, иначе дети сразу не погибнут.
Мы не проверяли, убиты ли все жертвы. Это не было нашей ответственностью. Может кто-то и выжил. Во время «акции» мы не ели, а только курили. Мы не могли есть, потому что стоял сильный запах. Пахло кровью и экскрементами, потому что во время расстрелов из жертв выпадали внутренности. После «акции» моя униформа пропиталась кровью, мои руки тоже были запачканы кровью. То же самое было и с другими, кто участвовал в деле. После каждого расстрела я, как и другие, получал новый комплект формы. Была ли она постирана или это был новый комплект—этого я не знаю. Для эсэсовцев было очевидно, что приказы были правильными, мы их не обсуждали. Существовали приказы, а мы должны были их выполнять. Мы были выбраны для того, чтобы стрелять, и мы это делали.»
На следующее утро 26 сентября 1942 г. «айнзацкомманда», уничтожив евреев в Янове, подошла к лесопилке. Директор лесопилки приказал всем рабочим построиться во внутреннем дворе. Большинство мужчин, включая брата Арона, подчинилось, а женщины и дети, включая меня, остались в схронах. Ворота лесопилки раскрылись и набежала свора нацистов. Внезапно мы услышали голоса снаружи, крики «Они пришли убить нас!» К счастью, Арон сумел сбежать и спрятался вместе с нами. Крики “Ferfluchte Juden, heraus!” («Проклятые евреи, выходите!») доносились до нас. Я был напуган до смерти разговором маленькой еврейской девочки и фашиста, который её поймал. Я слышал её крики и помню точно её слова, когда она плакала и умоляла нациста пощадить её: «Mein lieber Herr, Ich bin sehr jung, Ich habe angst, Ich will nicht sterben.» («Мой дорогой господин, я очень маленькая, я напугана, я не хочу умирать».)
Фашист постарался утешить её. Тихим и бесстрастным голосом он сказал: “Hab kein angst, es dauert nicht lang, wir benutzen machine Gewehr” («Не бойся, это будет быстро, мы стреляем из пулемётов»).
Также я помню, как один из украинских полицаев прошёл по крыше нашего убежища, насвистывая советскую песню «Широка страна моя родная».
Нацисты, как охотники, передвигались по лесопилке, снимая ряды досок и ища добычу. Внезапно захваченным жертвам приказали подняться, и их увели. Крики жертв становились невыносимыми. Евреи, которых окружили в лесопилке, были построены. Началась процедура отбора. Мужчин, имевших трудовую квалификацию, пощадили, а остальных, раздев, увели к месту казни. Немцы пощадили молодую еврейскую девушку Эстер Ледерман. В это сложно поверить, но звери-нацисты были покорены её красотой и сохранили ей жизнь.
Оставшимся приказали раздеться. Нацисты выкрикивали имена людей, которых директор лесопилки, этнический немец, решил пощадить. После процесса отбора «ненужных» расстреляли во рвах. «Нужные» евреи жили до того момента, пока им не находили равноценную замену из местных. Через шесть недель после расстрелов их также казнили.
После такого трагичного и изматывающего дня мы заснули. Ночью мы были разбужены украинским охранником, который слышал, что кто-то храпел. Он сказал нам, что скоро будет сменяться охрана, и нам нужно молчать, чтобы нас не обнаружили. Я не знаю, почему охранник пощадил нас. Без всякого сомнения он принимал участие в окружении евреев. Может он почувствовал угрызения совести и искал прощения. Люди в нашем схроне прислушались к его совету и перебрались к беглецам, которые прятались в хижине на территории лесопилки, а женщины и я остались в убежище до конца ночи.
28 сентября 1942 г. мой брат решил, что нам нужно перебраться в лес возле деревни Завиши, в тот самый лес, где мы свободно играли до войны. Рабочие начали шуметь, чтобы отвлечь внимание украинцев-охранников. В тот момент моя мама и Лиза сумели выскользнуть из лесопилки незамеченными. Они пошли к лесу Завиши, где надеялись найти убежище.
Мама и Лиза собирались добраться до деревни Потаповичи, которая находилась возле леса. Если бы они добрались так далеко, они хотели встретиться с крестьянином по имени Радион Наумчик. Они прошли путь днём, пересекли две деревни перед тем, как дошли до «Королевского канала» (сейчас Днепро-Бугский канал) за деревней Потаповичи. Через канал не было моста, на другой берег можно было добраться на пароме или на лодке. Они подошли к каналу в сумерках и решили спрятаться в болотах, так как по берегу ходил полицейский. Кто-то, наверное, узнал их, так как об этом узнали в Потаповичах. Паромщик Охрим, который знал мою семью, услышал об этом и направился вечером искать мою семью. Он кричал: «Дети! Дети! Женщины! Женщины!», чтобы привлечь их внимание. Но мама и Лиза были слишком напуганы и боялись ответить.
Радион всё-таки нашёл их. Он пригласил их в дом и спрятал на несколько часов. Он также дал им с собой еды. Лиза сказала ему, что оставшаяся часть группы будет пересекать реку следующей ночью, а Радион посоветовал паромщику оставить для нас лодку. Лиза и мама затем отправились в лес.
Ночью мы выскользнули из нашего убежища и побежали в лес. Мы избегали больших дорог, шли через поля и рощи, надеясь, что нас не выследят. Однажды мы заблудились и зашли в дом одного крестьянина, чтобы спросить, куда идти дальше. Хоть крестьянин и знал, что мы евреи, а его племянник был полицаем, который помогал сгонять евреев в Янове, но он подсказал нам правильный путь и пожелал удачи. Наконец мы нашли маму и сестру, а также вместе с ними ещё несколько беженцев из Янова.
....
Все важные радиосообщения из Москвы начинались мелодией «Широка страна моя родная». 8 мая 1945 г. где-то в полночь я проснулся от этой мелодии и понял, что мы услышим что-то важное. Так оно и было. Объявили о капитуляции Германии. Тогда мне было 15 лет.
В августе 1945 г. наша семья снова переехала. Советское правительство поощряло переезд евреев и поляков из Беларуси в Польшу. Мы погрузили немногочисленные пожитки в вагон и, вместе с другими эмигрантами, отбыли из СССР. Мы ехали в г. Лодзь в Польше. В Лодзи мы оставались только три месяца, а нашей целью было добраться до американской оккупационной зоны в Германии. Покинув Лодзь в начале декабря 1945 г., мы решили покинуть Польшу.
Еврей-владелец конспиративной квартиры в Щецине знал некоторых водителей-красноармейцев, которые регулярно ездили в Восточный Берлин. За плату он согласился организовать наш побег. На следующий день моя семья вместе с другими выжившими погрузилась на грузовик, который направлялся в Берлин.
Нас остановили на польско-германской границе. К счастью, польские пограничники не имели право проверять советские грузы, поэтому мы пересекли границу без проблем. Прокувыркавшись два часа в кузове холодного грузовика, мы прибыли на место сбора—бывшую синагогу на Рикерштрассе в Восточном Берлине. Члены Еврейского агентства встретили нас, дали еду и кров. Они также организовали наше перемещение в американскую оккупационную зону. Мы оставались в Восточном Берлине где-то 10 дней. К моей радости, Берлин был довольно сильно разрушен.
Из Берлина на американских военных грузовиках нас повезли в Ганновер в британскую оккупационную зону. Оттуда мы переехали во Франкфурт и очутились в лагере для перемещённых лиц в Лампертхайме возле Манхайма, располагавшемся в американской оккупационной зоне.
После почти четырёх лет жизни в лесу моя семья получила возможность иммигрировать в Соединённые Штаты Америки. Мы доказали, что у нас есть родственники в Коннектикуте, которые готовы были материально помочь нам, чтобы мы не были обузой для американской системы социального обеспечения. 10 мая 1949 г. после 10 дней в море я достигнул берегов г. Нью-Йорка и увидел Статую Свободы. Наконец я почувствовал настоящую свободу и получил возможность начать новую жизнь.
