Ф.В. Скалкин
ЧП
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
НА ЮЖНО-БАЛТИЙСКОМ ВОЕННО-МОРСКОМ ФЛОТЕ.
1960 г.
Военная гавань Балтийска - столицы IV-го Военно-морского флота страны гудит как потревоженный улей: из польского порта Гдыня неожиданно вернулся находившийся там со спецзаданием эскадренный миноносец «Стремительный» и встал на швартовы к крейсерской стенке, а не в миноносном ковше, как это обычно делается. Более того: у трапа эсминца выставлен часовой с «винторезом», а не просто вахтенный матрос! По гавани пополз слух: - У Артамонова какое-то ЧП! Вроде бы кто-то сбежал!?!». Сочувствия не ощущается, скорее наоборот: «наконец-то этому выскочке всыпят»?
Кто же он, этот «выскочка», и за что ему следует «всыпать»? «Выскочка» - это капитан 3-го ранга Артамонов, командир лучшего на эскадре миноносца. Моряк от Бога! Командиром эсминца был назначен будучи в чине капитан-лейтенанта, что для мирного времени было весьма не типично, во всяком случае для Балтики. Службу знает и правит отлично. Офицеры его миноносца выполняют приказания командира только бегом! Отношение к матросам отечески-барское. Ни дать, ни взять - «слуга царю, - отец солдатам», то бишь матросам! В военную гавань Балтийска входит как на торпедном катере, поднимая такую волну, что плавсредства его соседей чуть ли не выбрасываются на стенку. Такое не сошло бы с рук ни одному командиру, а его командующий эскадрой вице-адмирал Беляков А. при случае лишь слегка пожурит. Причина? Разумеется, есть и причина! И весьма уважительная: капитан 3-го ранга Артамонов Н. женат на … племяннице командующего IV ВМФ адмирала Головко А.Г. и регулярно видит его за обеденным столом просторной и уютной адмиральской квартиры. Размеры адмиральского стола невелики и позволяют за рюмкой хорошего коньяка, не напрягая голоса, пристойно и радикально разрешать все житейские и служебные проблемы адмиральской семьи, в которую был доброжелательно принят и герой этого повествования. Был ли новый зять (или как его там величают по табели о семейных рангах?) в любимцах у адмирала или его богемствующей супруги, история умалчивает. Но то, что он не был в опале очевидно! Свидетельства тому и ускоренное продвижение на командирский мостик миноносца, и внеочередное присвоение очередного звания, и многообещающее утверждение кандидатом на поступление в академию Генштаба в год описываемых событий и много другое. Перед скромным капитаном 3-го ранга заботливо выстилалась ковровая дорожка, уверенно сулившая привести его к заветным адмиральским орлам.
Судьбе, однако, было угодно распорядиться иначе. Но, пора вернуться в гавань. Часовой у трапа надежно отрезал эсминец от контактов с берегом. Но это же и подхлестнуло новую волну слухов, ползущих по гавани: «У Артамонова сбежал кто-то из офицеров!!» и подкрепило общую реакцию офицеров эскадры: «ну уж теперь-то точно всыпят!» Одновременно, быстро перебираем в памяти хорошо знакомые лица офицеров миноносца и с удивлением констатируем, что ни один из них на роль беглеца явно «не тянет».
Очередной слух обрушивается на головы господ-офицеров как Гром Господень: «сбежал сам Артамонов!!?!» Разум отказывается воспринимать эту версию. В ней явно отсутствует здравый смысл. Если большинство офицеров, знавших Артамонова, и не считали его человеком порядочным, то, отдавая ему должное, никогда не считали и дураком. Упомянутая же версия явно подталкивала к такому выводу. Здесь, пожалуй, уместно заметить, что в офицерской среде эскадры Артамонова, мягко говоря, не жаловали. «Не жаловали» же за откровенный карьеризм, за открыто хамское отношение не только к сослуживцам, но, подчас, и к начальникам по службе (не ко всем, конечно!). Были ли у него настоящие друзья за пределами адмиральской квартиры сказать трудно, а вот недоброжелателей хватало.
Ну, а тем временем, несмотря на наличие часового у трапа, к концу дня вся эскадра уже знала точно: «Артамонов на своем катере ушел из Гдыни в Швецию! Дальше поползла информация о подробностях. Впрочем, тут самое время вернуться на полгода назад.
Вряд ли кого нужно убеждать в общеизвестной истине, что Советский Союз, как патологически мирная страна, никогда оружием не торговал (не считая дружеской помощи соцстранам и некоторым идеологическим друзьям) и уж, конечно, упаси Бог, военными кораблями. Да и, признаться надо, надобности-то в этом большой не было. Если кому и требовался этот неходовой товар, он мог свободно приобрести его по сходной цене у таких заведомо агрессивных членов Мирового Сообщества как США, Англия, Франция, или, скажем… Польша. Да! Именно Польша! Да и как иначе объяснить тот факт, что именно Польша в конце 50-х годов, в своих водах вдруг развернула бурную деятельность по обучению индонезийских моряков сложному искусству обслуживания … боевых советских кораблей. Хотя это и были 50-е годы, но флотская техника была уже достаточно сложна и безграмотности не прощала. Ее новых хозяев надо было профессионально учить. В то же время, поскольку все ударные силы военно-морского флота Польши - этого могучего союзника Страны Советов по Варшавскому Договору, в эти годы были представлены двумя миноносцами «Бужа» и «Блесковице», построенными еще во времена Она где-то на верфях Западной Европы, сами поляки никого и ничему научить не могли.
Естественно, что Старший Брат по содружеству, то бишь, Советский Союз не мог бросить в беде Брата Младшего и, сформировав специальную учебную бригаду из лучших кораблей 4-го ВМФ Страны, направил ее в Гдыню. Там ей предстояло за три месяца научить наших индонезийских коллег сложному искусству эксплуатации боевых кораблей. Это ли не пример бескорыстной братской помощи соседу, дружба с которым, зародившаяся еще во времена легендарного Ивана Сусанина, было надежно укреплена и закалена в годы только что отгремевшей Второй Мировой войны.
В созданной учебной бригаде, эскадра 4-го ВМФ была представлена лучшим эсминцам капитана 3-го ранга Артамонова Н. Кроме того, в ее состав также входили: сторожевик, подводная лодка, тральщик и несколько торпедных катеров. В договоренное время это спецподразделение под командованием капитана 1-го ранга Иванова А. успешно приступило к выполнению ответственного правительственного задания.
Рабочий график учебного процесса, рассчитанный на иностранных моряков, был достаточно щадящим и не грозил переутомлением ни той, ни другой стороне: с понедельника по пятницу - рабочие выходы, в светлое время суток, и заслуженный отдых в субботу и воскресенье.
Гдыня - не Балтийск и вопроса, куда девать свободное время ни у наших, ни у индонезийских моряков, тем более у господ офицеров, не возникало. Хотя и бытовал в то время в офицерской среде эскадры не очень лестный для поляков каламбур: «Курица не птица, Польша - не заграница!», объективности ради, надо признать, что даже в те годы Польша, конечно, была «заграница» и даже очень. Все это, тем не менее, не мешало нам, офицерам эскадры, весьма скептически относиться к своим польским коллегам, особенно после «визита дружбы», упомянутых выше польских дредноутов «Бужа» и «Блесковице», в Балтийск состоявшийся в 1956 г. Не особенно впечатлив нас своими морскими талантами и бравым видом 4-х трубных «гигантов» поляки, тем не менее, «достали» нас с другой стороны: в первый же свой сход на берег появившиеся на улицах Балтийска элегантные польские офицеры … развернули бойкую торговлю дамскими «неглиже» и косметикой! Не берусь утверждать, что мы, советские офицеры флота, являли собой образцы достойного наследия лучших традиций Российского морского офицерства, но то, чему мы стали свидетелями, напрочь убило в нас традиционное для моряков уважение к нашим польским соратникам по профессии. Мы тоже ходили в «загранку» и, хотя и были вряд ли богаче своих польских коллег, такую простоту нравов мы ни понять, ни, тем более принять, не могли. Но вернемся к Бригаде, а точнее к Артамонову и его миноносцу.
Ему в суббото-воскресные дни, с учетом его оригинального положения, дозволялось в «порядке исключения», конечно, совершать короткие визиты в Балтийск на своем миноносце, как того, очевидно, требовали интересы службы и женской половины адмиральской семьи.
Между тем, отношения Артамонова с командиром бригады явно не сложились. Иногда это выливалось в откровенную непечатную ругань на ходовом мостике миноносца. Командир бригады упорно не хотел признавать особого статуса Артамонова и однажды за откровенное хамство вынужден был даже отстранить его от исполнения командирских обязанностей во время очередного выхода в море. Артамонова, хорошо знавшего свои возможности, это ни мало не смутило, и он, покидая ходовую рубку, позволил себе прилюдно отдать команду старшему помощнику: «Выполняйте приказания этого болвана!», имея в виду находившегося здесь же на мостике командира бригады, и демонстративно ушел в каюту. Для любого офицера эскадры одного такого случая было бы достаточно для досрочного завершения его карьеры. Артамонов же, обладая статусом «неприкасаемого», не обращал на это внимания, прекрасно зная, что ему все сойдет с рук. Это хорошо видно и из той свободы поведения, которой он практически пользовался, находясь в Гдыне. В числе прочих вольностей, которые он себе позволял, была и такая, тщательно спланированная и пунктуально реализуемая: еженедельно, в субботу после подъема флага, в разгар большой приборки, он отправлялся на своем командирском катере на рыбалку. При этом кроме штатного рулевого-моториста старшины 1-й статьи Попова И., он всегда приглашал в эти походы командира машинно-котельной группы миноносца лейтенанта Васильева А. Фактически же лейтенант составлял ему компанию лишь до ближайшего пирса, а на борту катера появлялась хорошая знакомая Артамонова некая пани Ева - очаровательное молодое создание с томным взглядов и длинными ножками, по изяществу обводов не уступавшая эскадренному миноносцу своего кавалера. Лейтенант же отправлялся к своей «Еве» с четким указанием командира быть на пирсе ровно в 7 ч. 30 мин. в понедельник, когда происходила обратная процедура смены участников этой невинной затеи. Лейтенанта такая «рыбалка» более чем устраивала, ну, а подробности эти он тщательно скрывал даже от друзей по кают-компании. Доверие командира, особенно такого «приближенного к верхам», надо было ценить! Глядишь, и вспомнит, когда-нибудь. Немаловажную роль в пристрастии лейтенанта к «рыбалкам» играла и его «Ева». В его годы этот фактор часто выходит даже на первое место, затмевая все остальные. Так что понять его не так уж и трудно. Что же касается моториста-рулевого, то старшина 1-й статьи Попов И., как и положено хорошо вышколенному и преданному своему командиру старшине, был нем как рыба, которую они ходили ловить. Кстати о рыбе. От «рыбалки» должен был остаться «сухой остаток» для глаз команды, то есть именно рыба! Было предусмотрено и это. Старшина-рулевой в числе прочих обязанностей имел и такую как приобретение рыбы у польских рыбаков. Делал он это обычно до похода. В таких городах как Гдыня или Балтийск эта акция проблемой не являлась. К ней частенько прибегали и в Балтийске, когда надо было ублажить очередную инспекцию из Москвы, приезжавшую «заодно и порыбачить», ибо в этих случаях все обычно выливалось в примитивную пьянку и рыбачить просто было некогда. Что же до подробностей о самой «рыбалке» артамоновских походов, то ее исполнение или вернее наполнение очевидно и вряд ли нуждается в каких-либо комментариях. А вот маршруты этих «рыбалок» в комментариях нуждаются. С каждым разом их протяженность существенно увеличивалась и от команды эсминца это не скрывалось. Скорее наоборот. Сначала Артамонов довел расход горючего за выход до полного выжигания штатных баков катера. Затем, продолжая удлинять маршруты, стал брать сначала один, а затем два дополнительных бака и полностью выжигал их. На корабле к этому привыкли.
Тем временем операция по обучению индонезийских моряков шла к плановому завершению, и вскоре Бригаде предстояло триумфальное возвращение в главную базу Флота после успешно выполненного правительственного задания. Господа офицеры уже вертели дырки на парадных тужурках в предвкушении грядущей «раздачи слонов». И вот, незадолго до возвращения, когда оставалось лишь одна субботняя «рыбалка», Артамонов приказывает боцману «освежить» покраску всех штатных плавсредств миноносца (катер и шлюпки), чтобы вернуться в родную гавань в подобающем лучшему эсминцу эскадры виде. По окончании покраски боцман доложил командиру, спросив, не будет ли каких изменений в кодовых бортовых номерах на бортах катера. Ответ был предельно логичен: «Поскольку по возвращении из длительной «загранки» нам неизбежно сменят бортовые номера, как на плавсредствах, так и на самом миноносце, то чтобы избежать повторной покраски, лучше не ставить на их бортах номеров вообще. Поставим в Балтийске».
Таким образом, в последний поход на «рыбалку» Артамонов вышел на свежепокрашенном катере с девственно чистыми бортами, т.е. без всяких опознавательных знаков, не считая кормового флага, означавшего его принадлежность к советским ВМС. Все штатные и дополнительные емкости, как всегда, были «под завязку» заправлены горючим.
Очередная смена участников «рыбалки» прошла как обычно четко, без лишних вопросов. На выходе из гавани катер, обогнув «Гданьскую косу», встал на курс, указанный Артамоновым, и вскоре оказался вне видимости берегов. Старшину-рулевого это обстоятельство не обеспокоило. Такое неоднократно бывало и раньше. В дальнейшем, в зависимости от маршрута, они опять рано или поздно оказывались в районе какой-либо береговой зоны. Прошли в видимости катера службы пограничной охраны района. Пограничники попытались окликнуть их, но, узнав хорошо знакомый им катер «с русским командиром и паненькой», махнули рукой. Закончив на этом пограничные формальности, катер, следуя прежним курсом, устремился в открытое море. Так проходит несколько часов. Катер несколько раз незначительно меняет курс. Берегов по-прежнему нет. Рулевой начинает проявлять признаки беспокойства и деликатно высказывает предположение «уж не плутанули ли мы? Может стоит подойти к какому-нибудь проходящему судну и сориентироваться?» Балтика не Атлантика и тут нет-нет, да и попадаются проходящие как военные, так и гражданские суда. Однако и ответ Артамонова был не менее логичен: «Да! Они действительно, видимо, «плутанули», но подходить к проходящим судам вряд ли разумно. Известно, что любая остановка судна с застопориванием машин и переводом его в дрейф, влечет за собой запись в вахтенном журнале о причинах такой остановки. Хороша будет «реклама» для «заблудившегося» командира миноносца в чине старшего офицера, ведь случайное судно могло оказаться и не советским. Артамонов успокаивает старшину, сказав, что всего вероятнее они выйдут к берегам ГДР, где-то в районе Ростока. Там в консульстве он возьмет машину, и они вместо рыбалки съездят в Лейпциг на всемирно известную ярмарку, куда он давно мечтал попасть, да все не было подходящего случая. А, учитывая, что это последний выход перед возвращением в Балтийск, то нет худа без добра. Старшину эта версия, как и любая другая, вполне устраивала, а что от Ростока до Лейпцига добрых три сотни километров хода он мог и не знать. А если и знал, то знал и об отличном качестве немецких дорог, хотя бы по Калининградской области. На том и порешили. Впереди у них было еще целое воскресение. Тем не менее, спустя несколько часов, Артамонов, видя, что рулевой опять проявляет признаки беспокойства, т.к. обещанные берега ГДР так и не появлялись и, заметив на горизонте какое-то судно, командует Попову подойти к нему для ориентации. При этом он приказывает Попову «на случай если судно не советское, убрать кормовой флаг», что и было исполнено. Теперь катер был полностью лишен каких-либо особых примет, т.е. именно то, что и было нужно Артамонову. Катер устремляется к замеченному на горизонте судну. Но море есть море и судно на горизонте это не менее 10-15 миль хорошего хода, если оно не идет Вам навстречу. С учетом же его курса и скорости эта дистанция может составить и все 20 миль. Тем временем, пройдя курсом на судно около получаса, у катера глохнет мотор: полностью выжжены штатные баки. Пока возились с заправкой из запасных, судно ушло достаточно далеко и догонять его уже не было смысла. Хронометраж работы с баками не подвел Артамонова - он четко знал время их выгорания. Но результат был достигнут: вера в командира не поколебалась. Катер опять на курсе, указанном Артамоновым. Кормовой флаг, однако, на штатном месте восстановлен не был. Данные по этому поводу разъяснения командира оставались в силе. Между тем стемнело. Артамонов ни на минуту не покидает рубку катера, иногда отпуская старшину передохнуть и становясь к штурвалу. Курит, не вынимая изо рта одну сигарету за другой. Ева приходит в рубку лишь изредка, в основном проводя время в каюте. Вопрос об ориентации больше не поднимается. Берегов, по-прежнему нет, нет и встречных судов.
Балтика в районе, где ее пересекает Артамонов, имеет, пожалуй, наибольший размер по ширине. Так, что с учетом неизбежного в данном случае сноса катера за счет течений, ветра и вынужденного маневрирования ему предстояло пройти не менее двухсот миль, чтобы достичь берегов Швеции. А это, как ни считай, где-то около суток хода на его утлом суденышке. Ведь шел он экономичным ходом (порядка 8 узлов), снижая до минимума риск, остаться без горючего. Нервозность же его вполне объяснима, ибо, если его планы оказались бы раскрыты командованием флота до того как он достигнет берегов Швеции, последствия, при таком раскладе, не трудно предугадать. Нельзя исключать варианта, что его катер мог быть просто расстрелян с воздуха, даже если он был обнаружен уже в территориальных водах Швеции. Не стоит забывать, что на дворе был конец 50-х годов и «холодная война» была понятием далеко не кабинетным. Но Артамонов хорошо знал, на что идет и, видимо, считал, что игра стоит свеч. В то же время нельзя исключать и того, что, прекрасно зная возможности своего особого статуса на эскадре, он мог всерьез рассчитывать на возможность «отмыться» под предлогом, что он действительно «плутанул», если бы он был случайно обнаружен вдали от своих берегов. Сейчас, конечно, трудно сослагательно гадать на эту тему, но в том, что его попытались бы «отмыть» вряд ли можно сомневаться. Судьбе, однако, было угодно, чтобы проверка этого варианта не состоялась.
На второй день похода катер, наконец, входит в зону видимости берегов. Событие быстро комментируется Артамоновым: «Ну, конечно, это ГДР! Сейчас определимся, и все устроится наилучшим образом!» Все довольны, и, в первую очередь, командир: основная, главная часть его плана, судя по всему, успешно решена. Старшина-рулевой тоже доволен. Впереди очевидный отдых, да еще в ГДР. Будет что рассказать друзьям! Катер уверенно направляется к берегу. Швеция не Камчатка и берега ее обжиты довольно плотно и вполне цивильно. Они подходят к пирсу небольшого берегового поселка, и, пока идет швартовка, к ним уже спешит с вопросами местный полицейский. Артамонов выскакивает на пирс. Короткий разговор (он неплохо владел английским) и он снова на катере: Да! Как он и ожидал, они в ГДР и до Ростока им остается пройти всего 19 миль, а там что-нибудь придумаем! Судя по всему, Артамонов решил держать своего старшину в неведении о реальном развитии событий до самой последней стадии операции и не рисковать без надобности. Видимо, даже будучи уверенным в преданности своего рулевого, он не мог предсказать его реакции на откровенное признание факта побега и разумно отложил это объяснение на финальную часть акции. Было ли у него личное оружие - история умалчивает, но исключать этого нельзя. Слишком много он поставил на карту, чтобы позволить какой-либо непредвиденной случайности провалить все дело. Разговора командира с полицейским старшина, конечно же, не понял, а что до формы полицейского, о таких нюансах Артамонов мог смело не беспокоиться, ибо информацией на эту тему Попов И. обладал еще в меньшей степени, чем в языкознании.
Теперь горючее можно было не экономить, и катер полным ходом устремляется к цели. Цель же - портовый город Карльскруна. До него, и правда, было не более 20 миль. Артамонов подтвердил, что он действительно неплохой моряк и, принимая во внимание практически полное отсутствие на катере каких-либо навигационных приборов, не считая штатного компаса, справился со своей задачей блестяще.
Спустя час с небольшим катер входит в гавань Карльскруны. Их уже ждут. Поселковый полицейский отработал четко. Артамонов с Евой сходят на берег, приказав старшине оставаться на катере и ждать его указаний. Смелости на последнее объяснение со своим рулевым у него явно не хватило. Видимо, сдали нервы, а может просто сыграло присущее Артамонову патологически хамское отношение к людям. Старшина свое отработал и потерял для него всякий интерес.
Артамонов со своей спутницей приглашаются в поджидавшую их Машину и быстро покидают гавань. Настроение у беглой пары отличное. Побег явно удался! Там, за воротами гавани их ждет новая, полная событий интересная жизнь! Он идет на Запад не с пустыми руками. Как командир эскадренного миноносца он обладает рядом «совершенно секретной» информации общегосударственного и флотского плана. Плюс к тому он многое знает из приватных бесед за адмиральским столом. Так что ему есть что рассказать и показать своим новым хозяевам. Можно не сомневаться, что это будет должным образом оценено. Не каждый день к ним бегут старшие офицеры из-за «железного занавеса», да еще в ранге командира столь крупного судна. Нет сомнения, что тут ему будут предоставлены все возможности для блестящей флотской карьеры. Ну, а свои возможности он отлично знает. На него могут положиться. Он не подведет! Так что будущее его в надежных руках! Ну, а что до адмирала, так этот выкрутится. В этом он не сомневался, зная, как и чем живут «флотские верха». Ну и шум же поднимется в прессе вокруг его побега. Не плохо бы взглянуть на вытянутые лица его сослуживцев и командования. Ну, да Бог с ними! Он снисходителен к недругам и завистникам, раз уж Судьба оказалась так милостива к нему самому. Он верит в свою Звезду!
Она, же, будучи прекрасно осведомлена о его планах и надеждах и полностью их разделяя, не менее оптимистична. Он может быть уверен, что в его будущем успехе ее роль отнюдь не будет скромной. Она свою силу знает и будет ему достойной парой!
Но, знать бы прикуп!?! - гласит мудрость веков!
Тем временем, оставшийся один, старшина Попов И., не долго прибывал в одиночестве. На катере вскоре появляются двое цивильно одетых парней с явно военной выправкой и на довольно скверном русском языке весьма высокопарно поздравляют его с «благополучными прибытием в Швецию» - страну свободного мира с высоко развитой европейской демократией и неограниченными возможностями для политических эмигрантов». Следует вежливое приглашение сойти на берег для контакта с местными властями. На причале уже стоит другая машина, на этот раз для него… Легкий шок! Швеция? А как же командир? Знает ли он об этом?.. Видимо, да! Значит он, старшина 1-й статьи Попов И., советский моряк, участник, пусть и невольный, элементарного побега на Запад, да еще с его помощью! А вся эта история с «плутанием» и ГДР - не более как блеф! Его провели как мальчишку, как салажонка! Воспринять эту информацию с полной потерей веры в человека, который еще четверть часа назад был его командиром - нелегко! Один, в чужой стране, без знания языка. Есть от чего запаниковать! К тому же в душе у него остается маленькая надежда, а вдруг, и эта версия со Швецией тоже Блеф? Может он ошибается в оценке событий, и Артамонов тоже введен в заблуждение? Что же делать? И он принимает решение: - если это Швеция, пусть об этом ему объявит сам командир, а пока, до прибытия Артамонова, он просит посторонних покинуть советское судно, и тут же водружает на корме военно-морской флаг Советского Союза. «Цивильные ребята» неохотно выполняют это требование.
Спустя несколько часов на стенке появляется машина с Аратмоновым. Следует короткое объяснение: «Да, мы действительно в Швеции. Ты, Попов, должен меня понять, хотя это и не просто для тебя. Я все объясню тебе несколько позже. Слушай советов этих шведских парней. Они свое дело знают и желают тебе только хорошего!» С этими словами он отбывает.
Попов понял главное: Артамонов - подонок! Он, действительно, остался один и помощи ему больше ждать неоткуда. И Попов опять принимает разумное и единственно правильное решение: «Прошу немедленно предоставить мне свидание с Послом Советского Союза!»
За этим, однако, последовали, затянувшиеся не на один день, длительные переговоры и уговоры просить шведское правительство о политическом убежище, с заверениями, что таковая просьба безусловно будет уважена. Бедняга, так и не узнал, пока не вернулся на Родину, что его «просьбу» о политическом убежище «авансировали» правительственные органы Швеции и теперь, неожиданно наткнувшись на его сопротивление, всячески пытались исправить допущенную ошибку. Попов же твердо стоял на своем, и, в конечном итоге, свидание с Послом ему вынуждены были предоставить. При встрече с послом он заявляет, что попал в Швецию по недоразумению и просит немедленно вернуть его на Родину. Спустя несколько дней такая возможность ему был предоставлена, и вскоре он снова в Балтийске, на родном корабле. Но, вопреки ожиданиям, Родина встречает блудного сына без особых восторгов и даже простого участия. Чуть ли не в день возвращения на срочно собранном комсомольском собрании, его «единогласно» изгоняют из рядов ВЛКСМ за … «потерю политической бдительности»!
Так принципиально и по-большевистски разделалась флотская система полит-комиссаров с заблудшей комсомольской овцой. В те времена эта акция была далеко не пустячной и могла серьезно отразиться на его судьбе. Туда же загремел и уж совсем ничего не знавший командир машинно-котельной группы эсминца, так и не дождавшийся на пирсе своего командира.
А что же происходило в Гдыне, на неожиданно осиротевшем миноносце в тот самый черный понедельник? … Здесь полное спокойствие и размеренный ритм хорошо отлаженной флотской службы. К 8.00 корабль «к походу изготовлен!» Главные турбоагрегаты прогреты и уже давно «на валоповороте». В вахтенный журнал механика записан, переданный с мостика, «заданный ход». Ручки машинных телеграфов на «товсь!» С минуты на минуту ожидается прибытие командира с рыбалки, и старший помощник, в который уже раз нервозно проверяет готовность боевых частей и служб корабля к походу, заранее зная, что Артамонов все равно что-нибудь найдет и очередного разноса ему не избежать. Ну да двое суток отдыха от командира, в конце концов, чего-нибудь да стоят! За это можно и потерпеть. О том же думают и многие командиры боевых частей лучшего эсминца эскадры. Артамонова, тем не менее, по-прежнему нет, хотя идет уже 10-й часть утра! Командир Бригады взбешен очередной выходкой Артамонова и заранее пытается выработать линию своего поведения, когда тот наконец появится.
Тем временем индонезийские офицеры вежливо осведомляются о причине задержки с выходом и получают не менее вежливое объяснение, что оснований для беспокойства нет, так как «господин командир несколько задерживается возвращением с рыбалки, но его прибытие ожидается с минуты на минуту». Индонезийцы при этом уже с час как знают из сообщений западных радиостанций, полученных ими со своих карманных приемников (для нас в те времена это была недоступная экзотика), что «старший офицер Советских Военно-Морских Сил Артамонов Н. и унтер-офицер Попов И. пересекли государственную границу Швеции на корабельном катере и обратились к Правительству Королевства с просьбой о предоставлении им политического убежища»! Однако, врожденное чувство такта, присущее этим посланцам Востока, мешает им поделиться этой информацией со своими советскими коллегами.
Первой эту шокирующую новость узнает Москва из того же источника, то есть из сообщений западных радиостанций. Немедленно следует запрос Главному штабу 4-го Военно-Морского флота: «Где Артамонов?» По инстанции вопрос докатывается до командира учебной бригады в Гдыне. Следует довольно невразумительный ответ, из которого можно сделать вывод, что Артамонов на рыбалке и ожидается с минуты на минуту. Когда суть вопроса, наконец, проясняется, то Москва, как всегда, опасаясь «провокаций» со стороны «коварного Запада», начинает лихорадочно отрабатывать все возможные версии исчезновения Артамонова. Насмерть перепуганный командир Бригады подсовывает спасительную версию, что Артамонов возможно как-то «проскочил» в ГДР. Что он, якобы, неоднократно упоминал в разговорах с офицерами о своем намерении посетить Лейпцигскую Ярмарку. Из Москвы, через соответствующую систему органов, поступает команда срочно выяснить, находится ли Артамонов в Лейпциге. Считанные минуты спустя Ярмарка подвергается тщательному прочесыванию «штатскими ребятами» в шляпах и с военной выправкой. Через час с небольшим поступает однозначный ответ: «Артамонова в Лейпциге нет!» До Москвы, наконец, окончательно доходит: Запад говорит правду. Артамонов действительно сбежал. Эсминец срочно отзывается в Балтийск. Лихорадочно вырабатывается линия поведения Советской Стороны. Что делать? Как спасти престиж Союза? Это не просто «ЧП»! Прецедентов измены Родине командиром стол крупного военного судна как эскадренный миноносец за всю историю Российского Флота не зафиксировано! Но делать-то ведь что-то надо!! Ясно одно: Артамонова надо вернуть во что бы то ни стало! Что с ним делать дальше Система знала отлично. Опыт, слава Богу, был. Однако попытка вернуть беглеца как изменника Родины, нарушившего Присягу, заканчивается неудачей: по шведским законам такой преступник выдаче не подлежит, ибо присяга и пр. дело сугубо внутреннее. Более того, поскольку он бежит из страны с тоталитарным режимом, где полностью игнорируются «права человека», декларированные Хельсинской конференцией, долг цивилизованного демократического государства оказать ему всяческое содействие.
Так что же делать? Не отпускать же, в самом деле, этого Артамонова на все четыре стороны, следуя требованиям какой-то там Хельсинской Декларации. Мало ли что там наподписывали наши дипломаты! Изменник Родины должен быть достойно наказан. (В Калининграде, вскоре, состоялся Суд Военного Трибунала и Артамонов «за измену Родине» был заочно приговорен к «высшей мере наказания»).
Эврика! Решение найдено! Артамонов срочно объявляется «уголовным преступником», похитившим, пользуясь служебным положением, государственное имущество на крупную суму, а именно: корабельный катер, бинокль, реглан и что-то там еще очень важное и очень ценное. В свете изложенного Советская Сторона требует выдачи преступника для достойного и справедливого его покарания! По шведским законам уголовный преступник выдаче подлежит. Но в ответ Артамонов немедленно возвращает все «украденное» им имущество. Вопрос опять повисает! Выход находит сама Швеция. Она не хочет ссориться с опасным соседом и, отказав Артамонову в «политическом убежище», предлагает ему покинуть страну по своему выбору, что тот и делает.
Вскоре Артамонов оказывается в США, где его сразу же берут в оборот разведслужбы. Однако интерес к нему быстро проходит, как только становится ясно, что тот сравнительно небольшой объем информации, которым он обладал, как командир эскадренного миноносца, полностью исчерпан, а ценности как кадровый офицер для службы в военном флоте США, он не представляет, ибо если он предал свою Страну, которой он присягал, то другую, в общем-то, чужую для него страну, он может продать даже на менее выгодных условиях. Перебежчиков всегда и везде ценят, но редко где уважают. Артамонову не суждено было стать исключением. Весьма вероятно также, что американские психологи смогли «вычислить» его беспринципность и карьеризм в самом скверном смысле этого слова.
Еще не зная, как сложится дальнейшая судьба Артамонова, мы, офицеры эскадры тоже, естественно, пытались анализировать его возможные перспективы на Западе и причины, толкнувшие его на столь очевидно безрассудный и явно непродуманный шаг. Ведь при таком тесте (или как его там?) как адмирал Головко А.Г. перед ним, действительно, открывались двери для быстрой и блестящей флотской карьеры. За примерами далеко ходить не надо, их не один на бескрайних просторах Советских флотов и флотилий. Единодушный вердикт офицеров эскадры гласил: Развращенный вседозволенностью, Артамонов не смог объективно оценить свои возможности ни здесь в Союзе, ни, тем более, там, за рубежом и, будучи, безусловно, талантливым флотским офицером, не обладал, тем не менее, «челом, отмеченным печатью мудрости», как говаривал известный мудрец Востока, незабвенный Ходжа Насреддин. Нельзя, конечно, исключать и варианта сильного увлечения Евой, что могло кардинально повлиять на решение Артамонова о побеге. Ведь очевидно, что ни в Польше, ни, тем более, в Союзе для этой пары будущего быть просто не могло.
На, а как же отразился побег Артамонова на его сослуживцах, знакомых, родственниках? Вопрос для тех непростых времен отнюдь не праздный. Про всех сказать вряд ли возможно, ибо в контакте с ним было немалое число лиц. Известно, что достаточно крупные неприятности имели парторг и замполит миноносца. Не избежал неприятностей и командир учебной бригады. А вот больше всех, по-видимому, пострадал т.н. «прикомандированный» к Бригаде представитель органов госбезопасности, или как его именовали на флотском жаргоне «особняк». Бедняга просто исчез, не оставив и следа. Куда он делся, и что с ним стало, можно было только гадать. В одном мы не сомневались: что бы он там не получил за свой «хлопок», он получил заслуженно! Поведение Артамонова и его отношение к окружающим было настолько откровенно хамским и настолько выходило за рамки флотских приличий, равно как и образ жизни, который он вел, находясь в Гдыне, что оснований у «особняка» «накапать» на него было более чем достаточно.
Не исключено, что немаловажную роль здесь сыграло традиционно холуйское отношение низкостоящих к вышестоящим, весьма характерное для Советской Системы тех лет, на всех уровнях ее иерархии. Ведь «особняку» были отлично известны отношения Артамонова с комфлота Головко А.Г., что автоматически относило его к категории «неприкасаемых», каковым позволялось даже то, о чем рядовым членам Общества было заказано даже думать. Кроме того, Артамонов, как человек явно неглупый, сумел установить с «особняком» особые, доверительные отношения, вовлекая его в свои корабельные попойки с индонезийцами, что бедняга, видимо, полагал за большую для себя честь. К сожалению, приходится констатировать, что даже всевидящая и всеслышащяя система тоталитарного надзора, здесь допустила очевидный и досадный прокол. А за это надо было карать! Был ли оплошавший «особняк» «крайним» в этой истории, сказать трудно. Скорее всего, нет! Не исключено, что артамоновский вираж снес голову не одному ему в этой уважаемой Службе. Естественно, что такой «прокол» требовал хоть какой-то реабилитации. И она последовала. Каюта Артамонова была вскрыта и вывернута буквально наизнанку. Однако ничего достойного внимания обнаружено не было, если не считать бесчисленного количества пустых бутылок из-под коньяка и польской Wybrowa. Что именно надеялись отыскать в его каюте особисты сказать трудно, но были вскрыты даже все пазухи межбортных перекрытый. Естественно, что ничего, кроме потревоженных крысиных гнезд найдено не было. Аналогичная операция по вскрытию межбортных пазух и с тем же успехом была проведена и на «украденном» Артамоновым катере, по его возвращении из Швеции. К прискорбию особистов, к числу «необнаруженного» пришлось присовокупить и ряд «сов. секретных» документов, хранившихся в каютном сейфе командира, которым по своему статусу надлежало находиться в штатных сейфах секретной части миноносца.
Длинноногая Ева, сыгравшая, видимо, не последнюю роль в судьбе Артамонова, вскоре вернулась в родную Полонию в поисках более удачливого спутника жизни. Насколько мы знали, никто на Родине не осудил ее ни за побег с Артамоновым, ни за последовавший вскоре побег от него, когда она поняла, что не только планам ее друга, но и ее собственным осуществиться не суждено. Кто бросит камень в хорошенькую женщину? Мы не бросили! Просто она строила свое маленькое счастье доступным ей способом. Для нас более интересна реакция поляков на факт побега самого Артамонова. Не вдаваясь в подробности, смысл ее, в основном, сводился к следующему: «Чего вы там все с ума посходили? Ну не хочет он больше служить в вашем Флоте! Так это же ему решать! Ведь сейчас не война! Пусть попробует там! Оставьте вы его в покое!» Мудрый совет!
Нет сомнений, что на именитом родственнике, адмирале Головко А.Г., побег Артамонова не отразился вообще. В стан «неприкасаемых» мирские волнения не проникают!
Жена Артамонова в разгар событий оказалась на одном из южных курортов, где она отдыхала от трудов праведных на тернистой ниве верной спутницы военного моряка. Ее сразу же отсекли от всякой возможной информации о побеге ее мужа и установили за ней круглосуточное наблюдение, в надежде сразу же локализовать вероятные контакты Артамонова с женой, если таковые последуют. Компетентные органы, видимо, всерьез полагали, что одной Евы Артамонову на Западе будет недостаточно. Но и здесь их ждало разочарование. Артамонов так и не вышел на ожидаемый контакт, бросив на произвол судьбы не только жену, но и малолетнего сына. По имеющейся информации она, не без помощи настоящих друзей, сумела достойно выйти из этой нелегкой жизненной ситуации.
О самом же Артамонове известно, что дальнейшая судьба его, как и можно было ожидать, действительно сложилась не так радужно, как она смотрелась ему сквозь игристые стекла бутылок коньяка, виски и «Wybrowa», в изобилии распиваемых в его командирской каюте. Карьеры в военном ведомстве США Артамонов так и не сделал, а на гражданский ее вариант он, как профессиональный морской офицер, запрограммирован не был. Работая чиновником средней руки в пропагандистских службах ЦРУ, сначала в США, а затем в его турецком представительстве, он, иногда, в канун Советских общенациональных праздников, выпускался в печать, где, ссылаясь на свой статус «старшего офицера Советских Военно-Морских Сил» и связанную с этим осведомленность, добросовестно лил помои на все и вся советское, доказывая неискушенному читателю, что политика Советской Державы наступательная и агрессивная, а все разговоры о всеобщем мире и благоденствии, за которые, не уставая, ратуют Советы, не более как блеф, призванный скрыть истинные цели Системы. Справедливости ради следует признать, что в чем-то он тут был, возможно, и прав. Но правда эта шла не от души и сердца, а являлась лишь следствием озлобленности за несостоявшиеся планы.
С годами, тем не менее, какое-то осмысление содеянного сошло на него. Во время одной из командировок в Центральную Европу, где-то в начало 70-х годов, он инкогнито появляется в Советском Посольстве в Вене и проливает иудейскую слезу раскаяния: «Вину свою осознал! Верните на Родину - готов понести любое наказание!». Но советскую жесткую Систему разжалобить было не так-то просто, даже в те, 70-е годы. Да и оснований для серьезного доверия ему тоже, в общем-то, не было. Артамонову предлагается отработать возвращение в статусе «двойного агента». Он соглашается без колебаний и достаточно результативно выполняет все задания советской стороны. Наконец, из Москвы поступает долгожданное «добро» на возврат. Ему назначается финальная явка, на которую он … не приходит. Несложный анализ событий позволил установить, что он был «вычислен» и своевременно ликвидирован. Предательства не простили и новые хозяева беглеца. Как они и ожидали, он не был достоин их доверия. Это был, пожалуй, не очень типичный для нашего сумасшедшего Века случай, когда судьба достойно покарала клятвопреступника.
Могила его неизвестна. Да и есть ли она?
