Получил сегодня на мейл. Это интервью, которое Эфраим Севела дал Международной Еврейской газете (есть такая в Москве) в день своего 80-летия.

> ЭФРАИМ СЕВЕЛА: - Я поздно пришел в литературу, но успел написать
почти
    > все, что задумал. Не хватило сил на роман "Танец рыжих". И чуда не
    > случится - уже давно не молод и болен. А вот амплуа режиссера только
    > примерил. Разбежался - и рухнул.
    >
    > Осмысление творческой жизни, а, следовательно, и самой моей жизни, в
    > фильме "Господи, кто я?", который я снял для Российского ТВ. Заодно и
    > обращение к читателю, зрителю: не придумывайте меня, я такой, какой
    > есть. А слухов обо мне (было, теперь не знаю) предостаточно. Таков уж
    > удел человека не "усредненной" судьбы. А уж если он талантлив и
    > удачлив+Но прежде, чем обрести право задаться вопросом "Господи, кто
    > я?" и ответить на него, мне предстояло прожить нелегкую жизнь..
    >
    > Я родился в небольшом белорусском городке Бобруйске и рос в обычной
    > семье довоенных лет. Отец - кадровый офицер, коммунист, известный
    > спортсмен, тренер по классической борьбе. Спортсменка и мама - в беге
    > на дистанции с барьерами. Сильная, властная, она была крута на руку,
и
    > мне частенько доставалось по заслугам.
    >
    > До Отечественной войны в Бобруйске на сто тысяч населения приходилось
    > 65 тысяч евреев. И евреи и неевреи - все говорили на мамэ-лошен и
    > одинаково картавили.
    >
    > Немцы и белорусские полицаи уничтожили свыше двадцати тысяч наших
    > евреев. Сегодня в Бобруйске их по пальцам перечесть. Зато, в своих
    > странствиях я часто встречал земляков и их детей в Израиле, Америке,
    > Германии.
    >
    > + Война стремительно приближалась к Бобруйску. Мы с матерью и
    > сестренкой (отец с первых минут на фронте) едва успели бежать. А
ночью
    > взрывная волна немецкой авиабомбы, разорвавшейся рядом с мчавшимся на
    > Восток поездом, смахнула меня с открытой, с низкими бортами, товарной
    > платформы под откос. И швырнула в самостоятельную жизнь - суровую,
    > беспощадную.
    >
    > Двенадцатилетний подросток из благополучной еврейской семьи, я
впервые
    > остался один. Без родителей. Без учителей. Без ничьего надзора+ И ,
    > упрямый и своенравный, пошел дорогой, которую выбрал сам. Сбежал из
    > детдома, из ремесленного училища, с завода, где рядом с такими же
    > бездомными пацанами точил мины для фронта. Ушел в никуда из совхоза
    > под Новосибирском, где таскал пудовые мешки с зерном и жил в
    > многодетной семье вдовы фронтовика Полины Сергеевны, выходившей меня,
    > когда полуживой от голода, болезней дополз и свалился у ее землянки.
    > Имя этой умной, суровой, заботливой женщины я, став писателем,
    > сохранил в автобиографической повести "Все не как у людей".
    >
    > Я бродяжничал, исколесив на товарняках Урал, пол-Сибири, и добывал
    > хлеб насущный душещипательными песнями, которые пел в эшелонах
    > солдатам, ехавшим на фронт, беженцам, возвращавшимися в родные места,
    > в набитых до отказу вокзалах. У меня был звонкий мальчишеский
дискант.
    > Ночевал в товарных порожняках, на полу в вокзальном закутке, а в
    > теплую пору и под случайным кустом. Бездомная, голодная, немытая
жизнь
    > влекла к себе свободой, неожиданными ситуациями, встречами с новыми
    > людьми, собственным миропознанием.
    >
    > Так впервые я ощутил вкус одиноких скитаний, которые впоследствии
    > станут стилем моей жизни. Осенью 43-го на железнодорожной станции
    > Глотовка меня подобрал командир направлявшейся на фронт бригады
    > противотанковой артиллерии Резерва Главного командования полковник
    > Евгений Павлович Крушельницкий.
    >
    > Меня постригли, одели в подогнанное на ходу солдатское
обмундирование,
    > "укатали" на фронт. И я, "сын полка", прошел с бригадой весь ее
боевой
    > путь - через Белоруссию, Польшу, Германию - до Ной-Бранденбурга.
    >
    > Полковник - ах, какой колоритный был мужик! - полюбил меня. Считал
    > умным и образованным. Еще бы, я назубок знал все марки немецких,
    > американских, английских самолетов и танков. Память была отличная. Он
    > был одинок (немцы расстреляли жену и единственную дочь), хотел
    > усыновить меня и отвести учиться в Московский университет. Не
    > довелось. За две недели до окончания войны его смертельно ранило
    > осколком шальной немецкой гранаты. Последние слова были обращены ко
    > мне: "+ Сынок, а в университет пойдешь без меня+".
    >
    > Полковник Крушельницкий и другие армейские сослуживцы стали
    > прототипами персонажей моих книг о войне. В их числе - моя самая
    > любимая "Моня Цацкес - знаменосец".
    >
    > Судьба оказалась ко мне милостива. В Бобруйске, в уцелевшем
    > родительском доме, меня, невредимого, да еще с медалью "За отвагу" на
    > груди, встречали мама с сестренкой. А вскоре вернулся и отец. Он
    > провел в немецком плену почти все четыре военных года и уцелел, успев
    > переодеться в солдатскую форму, заручившись солдатский книжкой с
    > татарской фамилией.
    >
    > 24 февраля 1971 года 11.00 по московскому времени в стране, где страх
    > сковал языки, в самом центре Москвы, напротив Кремля, сошлись в
    > Приемной Президиума Верховного Совета СССР двадцать четыре человека.
    > Двадцать четыре советских еврея, безоружные и ничем не защищенные, в
    > отчаянной решимости бросить вызов Голиафу. Они поставили свои головы
    > на кон, кинулись в бездну, чтобы дать пример другим, своими костьми
    > пробить брешь в стене, отделявшей евреев СССР от остального мира, и
    > выдвинув ультиматум - свободный выезд в Израил, объявили сухую
    > бессрочную голодовку.
    >
    > В этом акте отчаяния, судьбоносном для советских евреев, участвовал и
    > я, уже известный советский журналист, киносценарист и режиссер.
    >
    > Тогда жил в Москве, был женат на падчерице Эдит Утесовой - Юлии
    > Гендельштейн, у нас росла очаровательная дочка Машенька, любимица
    > Леонида Осиповича. Знаменитый артист любил и меня. На экраны
    > кинотеатров один за другим выходили художественные фильмы по моим
    > сценариям. Шутка ли, семь фильмов за шесть лет!.. Казалось бы, все
    > складывалось удачно. И все же решил уехать. Я долго был "российским
    > империалистом" и любил свою "империю". Мне нравилась она.
    >
    > Но с некоторых пор, при Брежневе, я почти откровенно перестал
    > воспринимать советскую власть. Власть можно уважать, даже бояться. Но
    > когда смеешься над ней, жить под ее началом невозможно. Понял: в
такой
    > обстановке пройдут мои самые энергичные годы, и я начну шамкать как
    > Брежнев.
    >
    > Много времени спустя, уже вырвавшись из СССР, я мучительно
докапывался
    > до истинных причин, побудивших меня сломать прежнюю, хорошо
налаженную
    > жизнь во имя туманного и неясного будущего. И понял, что моими
    > поступками двигало стремление начать новую, более нравственную жизнь.
    > Для этого надо было окончательно порвать с советской властью и
    > страной, которая задыхалась под ее безжалостной пятой.
    >
    > Я никогда не занимался политикой, не был ни диссидентом, ни
сионистом,
    > но я принял участие в акции за свободный выезд евреев в Израиль. И
    > случилось, можно сказать, историческое событие: наша акция
закончилась
    > победой. Правительство уступило - менялся мир, международная
    > обстановка, внешнее политика СССР. Президиум Верховного Совета СССР
    > принял Постановление "О создании Комиссии по выезду в Израиль из СССР
    > граждан с лишением их советского подданства". А нам, участникам
акции,
    > предписывалось покинуть страну немедленно.
    >
    > До конца своих дней буду помнить тот звездный час взлета
человеческого
    > духа и благодарить судьбу за то, что она привела меня к тем, кто не
    > убоялся. Не скрою, я горжусь своим участием в первой открытой
    > политической забастовке за всю историю советской власти, когда
горстка
    > людей в здравом уме и трезвом рассудке добровольно прыгнула в пасть
    > чудовища во имя идей, ради блага многих.
    >
    > Едва я появился в ОВИРе, чтобы оформить документы на выезд, меня
    > пригласили к начальнику антисионистского отдела КГБ СССР
    > генерал-лейтенанту Георгию Минину. "Вот ваше личное дело, - и он
    > открыл пухлую канцелярскую папку. - Честно сказать, будь моя воля,
    > никогда б вас не отпустил. У нас таких людей по пальцам перечесть. -
    > Минин достал из папки пачку Благодарностей Верховного
    > Главнокомандующего, они вручались офицерам и солдатам за участие в
    > наступательных операциях минувшей войны. - Ну, как отпустить такого
    > воина?! - воскликнул генерал и продолжал наставительно: - Очень скоро
    > вы окажетесь на войне+" "Вам видней, - смело отвечал "свободный
    > человек", - это вы, в КГБ, планируете войны на Ближнем Востоке".
    > Генерал пропустил мою реплику мимо ушей: " Не посрамите чести своих
    > боевых учителей!"
    >
    > Но медаль "За отвагу", врученную мне "учителями", изъяли вместе с
    > советским паспортом и значком об окончании Белорусского
    > государственного университета.
    >
    > Пройдет много лет, и я, вернувшись в Москву, выступлю на конференции
    > по случаю организации Российского Еврейского Конгресса. Рассказав с
    > трибуны о напутствии генерала Минина перед выдворением из СССР, и,
    > воспользовавшись присутствием в зале мэра Лужкова, обращусь к нему с
    > просьбой: "Юрий Михайлович, если вы когда-нибудь увидите генерала
    > Минина, передайте ему, пожалуйста: его наказ - не посрамить боевых
    > учителей - выполнен с честью. На второй же день войны "Судного дня" я
    > из советской "базуки", захваченной в бою с арабами, подбил два
    > арабских советских танка "Т-54" и противотанковую пушку".
    >
    > Зал взорвался смехом, И, кажется, громче всех смеялся Лужков.
    >
    > + Выдворенный из СССР, я мог с семьей обосноваться в любой
европейской
    > стране, в Америке, но стремился в Израиль.
    >
    > +Помниться, по дороге в аэропорт Шереметьево висели трехметровые
афиши
    > с портретами Нади Румянцевой из "Крепкого орешка" и Ирины Скобцевой
из
    > "Аннушки" - моих фильмов. У Скобцевой на щеке слеза с кулак. На
каждой
    > афише черные полосы - мое имя вымарано. И дочка Маша сказала:
"Папуля,
    > Москва в трауре". А когда стюардесса объявила, что наш самолет
пересек
    > воздушную границу СССР, и я воскликнул "Вот мы и на свободе!", моя
    > мудрая двенадцатилетняя дочь охладила меня: "Папа, ты забыл, мы в
    > самолете Аэрофлота, он может повернуть назад".
    >
    > + С тремя сотнями долларов в кармане я с семьей объявился в Париже.
    >
    > Почему Париж? Между СССР и Израилем в те годы были прерваны
    > дипломатические отношения. В Тель-Авив летали с пересадкой в Париже.
    > Но меня-дурака всегда бережет Бог. Куда бы ни попадал, за волосы
    > вытаскивает, хотя я и безбожник. И потому, когда я прилетел в Париж,
    > попал сразу же в объятия барона Эдмонда Ротшильда.
    >
    > Встречали нас как папанинцев. Портреты в газетах, на обложках
    > журналов, интервью на радио, ТВ! Ведь мы были первыми, кто прорвался.
    > С чего и началась легальная эмиграция из СССР.
    >
    > Ротшильд поселил нашу семью в фешенебельной зоне города, приглашал в
    > свою загородную резиденцию и часами жадно слушал мои истории. В
    > общении нам помогала Маша. Закончив в Москве пять классов французской
    > школы, она свободно, да еще с парижским акцентом, говорила
    > по-французски.
    >
    > Это он, барон Эдмонд, буквально, силой засадил меня за перо. Так
    > родилась моя первая книга "Легенды инвалидной улицы". Я написал ее за
    > две недели, рассказал истории о городе своего детства и его
    > обитателях.
    >
    > Первой по просьбе Ротшильда рукопись прочитала Ида Шагал - дочь Марка
    > Шагала.. "Вы не знаете, что написали! - сказала она мне.. - Вы
    > последний еврейский классик на земле!". А сам Марк Шагал рукопись
    > читал всю ночь и наутро вышел с красными глазами. "Молодой человек, -
    > сказал он мне, пригласив к себе, - я вам завидую: эта книга будет
    > самым лучшим витамином для евреев, чтобы они не стыдились называться
    > евреями".
    >
    > Позже критик, анализируя мое творчество, напишет: "Эфраим Севела,
    > писатель небольшого народа, разговаривает со своим читателем с той
    > требовательностью, суровостью и любовью, которые может позволить себе
    > только писатель большого народа".
    >
    > "Легенды Инвалидной улицы" в том же году издадут в Америке, затем в
    > Англии, Германии, Японии, три года спустя - в Израиле на иврите и
    > русском. Став бестселлером после публикации крупнейшим издательством
    > США "Doubladay", "Легенды" принесут мне, их автору, мировую
    > известность и признание. Но лишь в начале 90-х книга наконец-то
    > появится в России: произведения авторов, выдворенных из страны и
    > лишенных ее гражданства, в СССР не печатали.
    >
    > А барон Ротшильд, выслушав восторженный отзыв Иды Шагал, скажет:
"Надо
    > издавать. - И, обратясь ко мне, добавит: - А рукопись, пожалуйста,
    > подарите мне, я положу ее в сейф и, надеюсь, когда-нибудь
разбогатею".
    >
    > Я прожил в Париже почти полгода. "Куда ты рвешься? Тебе надо хотя бы
    > на год остаться в Париже, - уговаривал меня Ротшильд. - Я дам тебе в
    > Версале замечательную квартиру (он тогда финансировал реставрацию
    > дворцового комплекса). Оставайся!". Но я хотел своими глазами увидеть
    > Эрец-Израэль.
    >
    > Я так стремился на Землю обетованную, а прожил там всего шесть лет.
    > Что ж произошло? Возможно, в Израиле я искал Европу, а это - Восток.
    >
    > Скажу иначе. Мы с Израилем друг друга не поняли. И не приняли. Хотите
    > конкретнее?
    >
    > Мне, например, не нравилось, что если в России я был евреем, то здесь
    > считался русским. И там, и там меня не любили как чужака. Что мои
    > дети, в жилах которых три четверти еврейской крови (бабушка со
стороны
    > их матери русская), не считаются евреями. "Не хочу жить в стране,
где,
    > когда я умру, меня, как собаку, похоронят за оградой кладбища", -
    > заявила моя повзрослевшая дочь и уехала в Европу. А я - в Америку.
    >
    > Я надеялся сделать значительно больше для своего народа. Но каждый
раз
    > натыкался на неодалимую стену. Так, например, произошло с попыткой
    > организовать израильскую киностудию. Я собрал среди иммигрантов сотню
    > профессиональных кинематографистов, но "свои" не уступили нам,
    > чужакам, этого, на их взгляд, "хлебного" места.
    >
    > Я родил в Израиле сына, рядовым солдатом участвовал в "Войне Судного
    > дня". После войны "Сохнут" направил меня в Америку. За полгода
    > объездил более трехсот городов и городишек, где жили евреи. На
    > митингах, собраниях "долларовых доноров" рассказывал о народе
Израиля,
    > в одиночку победившем в войне и нуждавшемся в материальной помощи.
    > Собрал 500 миллионов долларов. Об этой поездке я рассказал в книге
    > "Возраст Христа".
    >
    > Парадокс: при всем неприятии Израиля, мне там хорошо работалось...
    >
    > Написал книги: "Викинг", "Мраморные ступени", "Остановите самолет, я
    > слезу", неодобрительно встреченную израильской прессой, "Моня Цацкес
-
    > знаменосец", "Мужской разговор в русской бане", "Почему нет рая на
    > земле", киноповесть "Мама" и рассказы, вошедшие в сборник "Попугай,
    > говорящий на идиш". Видимо, солнце моей исторической родины, ее
    > воздух, природа благотворно влияли на меня. . И все же покинул этот
    > творческий оазис+ Наступил момент, когда понял: не уеду, иссякну. При
    > активной помощи ханжей, которые принялись оговаривать меня за правду
в
    > моих книгах.
    >
    > Избрав Нью-Йорк местом постоянного жительства - еще в 1975-м я
получил
    > гражданство США "по преимущественному праву" - поселился на Брайтон
    > бич. Жена отказалась переехать в Америку и осталась с детьми в
Англии.
    > Семья, которой так дорожил, распалась. К тому же, мой плохой
    > английский ограничивал общение с американцами. Брайтонский сленг (для
    > несведующих: русско-английско-одесско-идишско-ивритский плюс
матерный)
    > был куда милее, понятней и ближе.
    >
    > Для брайтонцев я был "наш писатель". Армянка Рима, хозяйка ресторана,
    > где я постоянно обедал, говорила: "Когда вы уедите, повешу у вашего
    > столика табличку: "Здесь сидел и жевал баранину наш писатель Эфраим
    > Севела". А каких повстречал людей! Сколько узнал уникальных историй!
И
    > не написал о Брайтоне. Болезнь помешала.
    >
    > Я подолгу не задерживался в Америке. Не обремененный никем и ничем,
    > побывал в Швеции, Голландии, Италии, Сингапуре, Англии, Франции,
    > Польше, Германии, Камбодже+ Жил повсюду, где было интересно и хорошо.
    > За 18 лет скитаний объехал полмира, черпая сюжеты для будущих книг,
    > сценариев. И родились: киносценарии "Ласточкино гнездо" - о советских
    > разведчиках в Англии; "Муж, как все мужья" - о жизни в Израиле;
"Белый
    > Мерседес" - о Мюнхенской олимпиаде 1972-года; "Сиамские кошечки" - о
    > Таиланде, повесть "Продай твою мать" - о еврейских иммигрантах в
    > Германии.
    >
    > Порой неожиданно срывался с насиженного места, и оказывался на другом
    > конце Земли.
    >
    > +Недавно прислали мой архив из Берлина. Я снимал там квартиру и,
    > помнится, много писал. Куда-то сорвался, оставил всё, рассчитывая
    > вернуться. И забыл. И вот теперь, прошло лет двадцать, хозяйка
    > квартиры через своих друзей нашла меня и прислала мой архив. А в нем
    > рукописи небольшой повести "Возраст Христа" и романа никогда не
    > издававшегося по-русски "Последние судороги неумирающего племени".
Обе
    > книги вышли в начале 2007 года в издательстве "АСТ".
    >
    > Мне легко пишется и на Брайтоне я даже прослыл лентяем. В хорошую
    > погоду часами валялся на пляже. "Когда и чем он занимается?!" -
    > возмущались брайтонцы. Но вот вышла книга "Тойота Королла", и они
    > ахнули: "Когда же он сумел написать ее?"
    >
    > В моих рукописях вы не найдете правок, вариантов, разве что небольшие
    > вставки. У меня все складывается в голове. Могу просто диктовать, не
    > поправляя потом ни слова. Сажусь и строчу.
    >
    > Одна за другой издавались и переиздавались мои книги. Но этого мне
    > было мало. Хотелось делать кино. А я умел это еще в Москве. Но за все
    > годы иммиграции не снял ни одного фильма. Чужаку пробиться в Голливуд
    > или на киностудию какой-либо европейской страны - и не мечтай.
    >
    > Собрав деньги в США и Германии и, доложив 250 тысяч долларов, я
    > приступил к постановке фильма "Колыбельная" - о трагедии европейского
    > еврейства в годы Второй мировой. Снимал его в Польше, где до войны
    > еврейское население было особенно многочисленным, а уцелели лишь
    > немногие.
    >
    > В "Колыбельной" почти нет профессиональных артистов. Обычные люди,
    > подходящие по типажу. Порой, найденные случайно. Проезжая на машине
    > мимо польской деревеньки, я увидел женщину с тяжелой сумкой. Да. это
ж
    > - "Мадонна Рафаэля" ! И остановил машину.
    >
    > Так же случайно нашли и обреченных на убиение "апостолов Петра и
    > Павла". А еврейскую колыбельную с моего голоса спела знаменитая
    > польская эстрадная певица Слава Пшебыльска. В детстве у нее были
    > друзья-евреи, и она знала идиш.
    >
    > Я впервые показал "Колыбельную" в Америке. И газета "Чикаго сан
Таймс"
    > назвала этот фильм самым сильным о Катастрофе европейского еврейства
в
    > годы Второй мировой войны.
    >
    > В 1991 году я по приглашению Союза кинематографистов СССР впервые за
    > восемнадцать лет эмиграции прилетел в Москву. Кто-то из встречавших
    > меня в Шереметьево спросил: "Ты к нам надолго?" Я неосторожно
пошутил:
    > "До полного обвала". И+ зазвучала по радио классическая музыка, а на
    > телеэкранах затанцевали белые лебеди. И по улицам Москвы поползли
    > танки Кантемировской дивизии. Россия встала на дыбы.
    >
    > Я окунулся в кипучую жизнь. Она уже не шла мимо меня, как в странах
    > где жил в годы эмиграции. С восторгом наблюдал, как зарождается новая
    > жизнь, с треском ломается старая. Мне восстановили российское
    > гражданство, Лужков дал квартиру "Мы на эмиграции потеряли много
    > голов, - сказал мэр, - и поэтому будем принимать с комфортом всех,
    > кого зря в свое время с такой легкостью отпустили".
    >
    > Я получил возможность делать кино. По собственным сценариям один за
    > другим снял: "Попугай, говорящий на идиш", "Ноктюрн Шопена",
    > "Благотворительный бал", "Ноев ковчег", "Господи, кто я?".
Телевидение
    > устроило передачу, посвященную моему возвращению в Россию, и зрители
    > впервые увидели фрагменты из фильма "Колыбельная". По предложению
    > Госкино я проехал с этим фильмом, собирая переполненные залы, по всем
    > крупным российским городам, побывал в Тбилиси, Одессе, Кишиневе,
    > Вильнюсе, Риге, Минске. Огромными тиражами издавались мои книги.
    >
    > Наладилась и семейная жизнь. Я женился на прелестной женщине,
    > талантливом архитекторе Зое Осиповой, ставшей моим верным другом,
    > умным помощником.
    >
    > Но кончилась эйфория начала девяностых. Паралич власти вывел на
    > поверхность российской жизни тучи мошенников, обгладывающих усыхающее
    > дерево экономики страны. Она и поныне проходит стадию начального
    > капитализма, самого бесчеловечного и безжалостного, какого давно в
    > мире нет. Провозглашенная в России демократия - без справедливого и
    > сурового правопорядка - хаос, путь в бездну. Политические партии и
    > группировки продолжают до хрипоты спорить о судьбах страны, а она,
    > страна-то, корчится в удушливых объятиях криминального мира,
    > празднующего пир на ее холодном теле.
    >
    > А я? Знаю, читатель любит мои книги. Они по-прежнему печатаются
    > большими тиражами. Издан шеститомник моих сочинений. А фильмы?..
    > Разве-что по военным праздникам покажут ранним утром по ТВ "Годен к
    > нестроевой", который я снял по своему сценарию еще в 1968 году. О
моих
    > книгах, фильмах и сегодня пишут за границей. В Польше известный
критик
    > Анджей Янковски издал книгу "Проза Эфраима Севелы" А для российских
    > СМИ я словно и не существую. Хоть выругали бы разок! В родной стране
-
    > чужой.
    >
    > Быть может, причиной тому еврейская тематика моих произведений?
    >
    > Не так давно, не дожив трех месяцев до ста лет, в Лос-Анджелесе умер
    > мой отец. Порой думаю: а где успокоюсь я в этом мире, исхоженном мною
    > вдоль и поперек?