ПСЕВДОРОМАНОВЫ
...В 1912 году торжественно праздновалось 300-летие царствования Романовых. В основе мероприятия лежала ложь, окутывавшая всю историю Российского самодержавия, так как со смертью Елизаветы Петровны (1761) династия Романовых перестала существовать.
Тайно выйдя замуж за простого казака Алексея Разумовского, Елизавета не могла произвести на свет наследника престола. Своим наследником она объявила племянника Карла-Петра Ульриха, сына своей сестры Анны и герцога гольштейн-готтопского Карла-Фридриха - сына шведского короля Карла XII. При крещении в православную веру наследнику дали имя Петра Федоровича. С него началась новая династия, которая, однако, продолжала носить имя Романовых.
Самозванщина всегда играла выдающуюся роль в истории российского самодержавия. Зафиксировано более шестисот человек, выдававших себя за чудесно спасшихся или никогда не существовавших царей, наследников престола или членов царской фамилии. Самозванные престолонаследники существуют и сегодня (подробнее об этом - в заключительной главе). Удивляться всему этому не приходится, если помнить, что с воцарением Петра III, объявленного Романовым вопреки очевидности, самозванщина восторжествовала-таки на российском престоле.
Правда, сам Петр Федорович в этом повинен не был. Привезенный в Россию в качестве наследника престола, он не интересовался ею, боялся ее и был уверен, что найдет в ней свою погибель. И действительно, процарствовав всего полгода, он был сметен все той же гвардией, которая возвела на престол его жену, урожденную принцессу Софью Фредерику Анхальт-Цербскую, ставшую императрицей Екатериной II.
Екатерина была не только одной из самых великих российских самодержиц, но и самой выдающейся узурпаторшой. Она лишила престола мужа, которого умертвила руками своих сатрапов, отняла трон у сына Павла Петровича, который должен был наследовать убитому отцу, и ужесточила режим заключения свергнутого Елизаветой Иоанна Антоновича. Через два года, когда офицер Мирович сделал безумную попытку освободить Шлиссельбургского узника, Иоанн Антонович был убит стражей "при попытке к бегству". Понятно, что стража могла отважиться на убийство, только имея на то твердое распоряжение Екатерины.
Дальновидная Екатерина хорошо понимала ненадежность своего положения. Она знала, что обязана своим возвышением высшему дворянству и офицерству, которые могут сбросить ее с престола так же легко, как и возвели на него. Уже через несколько месяцев после ее воцарения там и здесь стали объявляться самозванцы, выдававшие себя за спасшегося Петра III. Любой из них при желании мог быть использован против нее. Поэтому Екатерина, царствовавшая с 1762 по 1796 год, всю жизнь задабривала свое окружение, щедро наделяя сановников огромной властью, гигантскими латифундиями, тысячами крепостных крестьян, а многих также и своим пышным телом.
Несмотря на все усилия, Екатерина чуть было не лишилась всего, когда тень убитого мужа приняла облик Емельки Пугачева, двинувшего на Москву орды казаков, инородцев и примыкавшей к ним голытьбы. В это критическое время и сработала многолетняя политика задабривания дворянства и офицерства, понимавших, что, защищая Екатерину, они защищают собственное достояние.
Екатерина пыталась быть просвещенной государыней, но до конца дней боялась крамолы и допускала просвещение лишь в угодных ей рамках. Она запретила масонские ложи, игравшие важную просветительскую роль, так как властям трудно было их контролировать. Главный мотив гонений на масонов состоял в подозрении, что к ним примкнул наследник Павел Петрович, который может их использовать для захвата власти. Страх Екатерины происходил от того, что Павел Петрович, как сын Петра III, имел все права на престол, тогда как она сама не имела никаких. Впрочем, происхождение Павла - одна из неразгаданных тайн царствовавшего дома. Историки высказывали веские соображения о том, что его настоящим отцом был не Петр Федорович, а один из "фаворитов" Екатерины - граф Салтыков. Если так, то все последующие "Романовы" были даже не готтопской династии, а салтыковской.
Опасаясь, что сын лишит ее трона, Екатерина вознамерилась лишить трона его самого. Она знала, что он не одобряет ее политики и в корне все переменит после ее смерти. Поднять руку на сына, как это сделал Петр I, она не решилась, но задумала обойти его, передав престол внуку Александру. Юный Александр Павлович был изолирован от отца и воспитывался под присмотром бабки - в духе ее воззрений. Однако с официальным провозглашением его наследником Екатерина медлила и умерла, так и не сделав этого (в этом почти повторив Петра), так что трон от нее все-таки перешел к сыну.
Взойдя на престол, озлобленный Павел Петрович первым делом устроил торжественное перезахоронение тела Петра III, причем во главе процессии заставил шагать перепуганного старенького графа Алексея Орлова, того самого, который, по прямому или косвенному указанию Екатерины, прикончил арестованного императора. Этим актом Павел продемонстрировал, что прежней малины для сатрапов покойной матери не будет. Заодно он показал свою преданность памяти венценосного отца, дав понять, что не потерпит толков о двусмысленности своего происхождения.
Еще за восемь лет до кончины Екатерины Павел подготовил Акт о престолонаследии. Он выстрадал необходимость этого закона, ибо отсутствие такового обрекло его на прозябание в наследниках до седых волос. Акт был опубликован в день коронации Павла, что подчеркивало его значение. Составлен он был на немецкий манер, в форме договора между наследником престола и его супругой. В тексте закона были серьезные недостатки, однако значение этого документа в российской истории невозможно переоценить. Акт впервые подрывал основные принципы деспотического правления, давая возможность обеспечить легитимность верховной власти и ее передачи преемнику.
Однако самого Павла Акт о престолонаследии не спас. Жесткими мерами обуздав дворцовую камарилью своей матушки, Павел обрек себя на верную гибель, а заодно и на посрамление в глазах потомства. Ни одного российского венценосца не изображали таким необузданным самодуром и полоумком, как Павла Петровича. Однако к этим характеристикам следует относиться скептически, памятуя, что почти все они исходят из лагеря его хулителей и убийц (впрочем, то же самое справедливо относительно его безмерно окарикатуренного отца Петра III. Почти все, что о нем известно, исходит из лагеря его убийц). В ночь на 12 марта 1801 года большой отряд заговорщиков, заручившихся согласием якобы упиравшегося Александра, ворвался в Михайловский замок. Заговорщики сняли немногочисленную охрану и ворвались в опочивальню ни о чем не подозревавшего императора. Заслышав шум, Павел вскочил с постели и заметался по комнате. Толкнулся в дверь на лестницу, которая вела вниз, в покои императрицы. Но дверь, по его собственной воле, была заперта: Павел был в ссоре с женой, и запертая дверь в ее покои символизировала его к ней немилость. Оказавшийся в западне император, как был в ночной рубашонке, скользнул в камин. Оттуда его и вытащили за пятку и, основательно измордовав, задушили. Официально император умер от апоплексического удара.
Александр, ожидавший исхода рискованной операции в другой половине дворца, пытался разыграть роль безутешного сына, который якобы не ожидал кровавой развязки. Но глава заговора граф Пален не дал ему доиграть. Схватив новоиспеченного императора за руку, он вытолкал его на балкон - показаться народу, промолвив при этом свою историческую фразу: "Довольно ребячиться, Ваше величество, ступайте царствовать!" Вскоре Пален был отстранен от дел, отправлен в ссылку в свое имение, где регулярно, раз в год, в ночь на 12 марта, в память о совершенном перевороте, напивался в стельку.
Через несколько лет, когда посетившая Россию французская писательница Анна Луиза Жермена де Сталь узнала о подробностях гибели Павла, она определила суть российской системы власти кратким афоризмом, который в переводе Пушкина взят эпиграфом к этой статье: "Самовластье, ограниченное удавкой".
То, что самодержавная власть российского императора в любой момент может быть "ограничена" его свержением с престола и даже убийством, прекрасно сознавал и тогдашний царь Александр I, один из самых интересных и противоречивых российских венценосцев. С его именем связаны победа над Наполеоном, несомненные успехи просвещения, реформы Сперанского, и - одновременно-аракчеевские военные поселения, преследования молодого Пушкина, виртуозное двуличие и лицемерие. Для удержания власти и личной безопасности он принял особые меры.
Поскольку у Александра не было детей, наследником престола числился старший из его братьев Константин, получивший титул цесаревича. Александр поставил его своим наместником в Царстве Польском, то есть отправил подальше от Петербурга. Когда Константин Павлович влюбился в шляхетку сравнительно низкого происхождения и решил на ней жениться, Александр воспользовался ситуацией, чтобы еще сильнее упрочить свое положение. Так как законом о престолонаследии оговаривалось, что царственная особа не может находиться в браке с нецарственной особой, в противном случае она лишается прав на престол, то Александр поставил брату ультиматум: либо отказаться от женитьбы, либо от престола. Константин предпочел семейное счастье и подписал официальное отречение. С этого момента наследником-цесаревичем становился следующий по старшинству сын Павла - Николай. Казалось бы все ясно. Однако Александр строго засекретил отречение Константина, сохранил за ним официальный титул цесаревича, тогда как Николай остался великим князем. В обществе ходили неясные слухи о передаче престолонаследия, но наверняка ничего не было известно.
Сложную комбинацию Александра обычно объясняют его приверженностью к мистике и секретности, но в это трудно поверить. Царь не мог не понимать, чем чревата неясность в вопросе о престолонаследии, как и то, что эта неясность выгодна ему самому. История России, с ее дворцовыми переворотами, убийствами и заточениями царей и наследников, с постоянно объявляющимися самозванцами, с его личным опытом участия в заговоре против отца, говорила ему, что опасность для самодержца чаще всего связана с именем престолонаследника. Если нет в наличии лица, которым заговорщики хотят заменить императора, заговор почти невозможен. Так, без участия самого Александра невозможно было бы устранить Павла. Создав ситуацию неопределенности, при которой Константин и Николай сами не знали, кто же из них действительный наследник престола, Александр обезопасил себя.
Александра I заваливали доносами о тайных обществах, вознамерившихся не только лишить его трона, но и вообще покончить с самодержавием. Но Александр не давал им хода. По его понятиям, заговорщики не представляли серьезной опасности, так как не могли опереться на наследника.
Последние годы царь много ездил, замаливая грехи по монастырям. Внезапная его смерть в далеком Таганроге в ноябре 1825 года породила слухи о том, что он вовсе не умер, а тайно устранился от власти, нарядившись старцем и отравившись по миру. Впоследствии даже существовал некий старец Федор Кузьмич, прозрачно намекавший, что он и есть бывший царь Александр. Интригующая легенда о грешном царе, переродившемся в "Божьего человека", увлекала многих, в том числе Льва Толстого, который начал писать об этом роман, но замысла не осуществил. Еще в годы работы над "Войной и миром" он глубоко изучил двуличный характер Александра. Даже могучее творческое воображение Толстого оказалось не в состоянии показать моральное перерождение такого человека. При неясном положении с престолонаследием смерть Александра - истинная или мнимая - привела к вакууму власти. Константин, будучи наместником в Царстве Польском, дабы отмести возможные подозрения, решил продемонстрировать верность новому государю. Он приказал войскам присягнуть Николаю. Николай же в Петербурге, хорошо понимая, что старший брат может легко отказаться от тайного отречения, поспешил, во избежание осложнений, привел войска к присяге Константину. Когда фельдъегерь примчался из Варшавы с подтверждением отречения, Николай велел вывести войска для новой присяги. Заговорщикам-офицерам нетрудно было убедить солдат, что великий князь, пользуясь отсутствием цесаревича, хочет узурпировать власть. Если бы не этот предлог, выступление декабристов вряд ли было бы возможным. В сущности, оно было спровоцировано деспотической властью.
Историческое значение движения декабристов состоит в том, что выступили они не против какого-то определенного деспота, а против деспотизма, чем оказали огромное влияние на общественное сознание последующих поколений. Ленин экспроприировал престиж декабристов, объявив большевиков их наследниками. Следуя завету "Ильича", советские историки и пропагандисты десятилетиями воспитывали народ на примере "первого поколения русских революционеров", выступивших против своего класса на стороне интересов народных масс. В силу своей "дворянской ограниченности" декабристы только самую малость не дотягивали до большевистского стандарта.
Назойливое вдалбливание официальной доктрины вызвало ответную реакцию. Когда коммунистическая пропаганда в СССР начала давать сбои, и все больше людей освобождалось от оков партийного мышления, "пострадавшими" оказались и декабристы. С конца 60-х годов в советской литературе, журналистике, исторической науке стало определяться так называемое патриотическое направление. Все активнее стали издаваться работы, восхвалявшие российскую старину, патриархальные порядки, послушание и долготерпение русского народа. В этой новой - то есть хорошо забытой старой - мифологии для декабристов места не находилось, им отводилось место преданных анафеме грешников.
Сперва робко, иносказательно, а потом все более откровенно их стали изображать врагами не столько самодержавия и крепостничества, сколько самой России; пятой колонной, действовавшей якобы по наущению "иностранных подрывных центров" (см. например, Ю.Лощиц. Гончаров. - Москва, "Молодая гвардия", серия ЖЗЛ, 1977). Хотя в основе этих публикаций лежали концепции, противоположные партийным догмам, они находили поддержку в высших эшелонах партийного руководства. "Патриотов" особенно возмущало то, что наиболее радикальные лидеры декабристов - Павел Пестель и другие - планировали цареубийство. Это негодование было бы понятным, если бы те же авторы точно так же негодовали по поводу кровавых расправ над Павлом Первым, Петром Третьим, царевичем Алексеем и другими российскими венценосцами или их наследниками. Но нет, те расправы считались законными, они якобы делались во имя России; анафема падала на головы именно декабристов, хотя они-то задуманного не осуществили, их планы остались только планами.
Если восстание на Сенатской площади чем-то отличалось от традиционных методов захвата власти, то в основном тем, что заранее было обречено на неудачу. Оно свелось к отказу принести присягу Николаю и к "стоянию", без серьезных попыток захвата царя и его приближенных. Восставшими был убит один человек - генерал Милорадович, выехавший перед строем увещевать солдат. Зато когда подошли верные Николаю части, "стоявшие" были расстреляны картечью. Потом было следствие, суд, лицемерные обещания молодого государя помиловать смутьянов в обмен на их чистосердечные признания. Нравы к тому времени заметно смягчились, пытки уже не были главным методом добывания судебной истины. Тем не менее большинство декабристов, поверив обещаниям, дали действительно чистосердечные показания. А вот государь без колебаний нарушил свое царское слово (как это многократно делали его венценосные предки) и - пять повешенных при номинальном отсутствии смертной казни. Взяв верх, самовластье удавкой ограничило сопротивление своему произволу. Это было не наказание преступников, а расправа над побежденным противником.
Пережитый 14 декабря 1825 года испуг повлиял на все царствование Николая I. Российский деспотизм при нем достиг классической завершенности, над замершей в страхе страной был слышен свист розги и удары шпицрутенов. Царь железной рукой подавил восстание в Польше, помог подавить революционное брожение в ряде стран и прослыл жандармом Европы. Но могущество его оказалось дутым, что выявила Крымская война 1853-56 годов, когда небольшой экспедиционный корпус англо-французского флота нанес России сокрушительное поражение. Процарствовав 30 лет, Николай Павлович внезапно простудился и умер, видимо, от воспаления легких. Произошло это столь внезапно, что при таинственности, всегда окружавшей российский престол, не могло не возникноть слухов и толков. По одной из популярных версий, Николай, глубоко уязвленный поражением, потребовал от своего врача яд, и тот не посмел ослушаться. Однако сын Николая Александр II воцарился в 1855 году без каких-либо препятствий. Его прав на престол никто уже не оспаривал.
Можно сказать, что Александр II был первым российским государем, который мог быть отнесен к числу монархов, а не деспотов. Так через два поколения отыгрался закон о престолонаследии, принятый Павлом. Кажется, впервые в истории российского самодержавия государю не было нужды постоянно заботиться об устранении потенциальных соперников. Это позволило ему приступить к давно назревшим реформам, покончить с крепостным правом и войти в историю царем-освободителем.
Однако общественное сознание России не успело адаптироваться к этой коренной перемене. Деспотический строй - это не только отчаянная борьба на вершине власти: он пронизывает общество сверху донизу, определяя характер отношений на всех уровнях. Пренебрежение к законам и правопорядку, произвол, преклонение перед силой, раболепие перед вышестоящими и попирание нижестоящих были нормой российской жизни на всех уровнях управления, вплоть до семьи, жившей по заветам Домостроя.
Несмотря на усилия Александра II цивилизовать систему правления, бюрократия действовала привычными методами. Лизоблюдство, угодничество и произвол, оставались характерной чертой государственных учреждений. Чиновник обладал неограниченной властью над теми, кто от него зависел, и использовал ее для личных выгод. Любой закон можно было обойти при помощи взятки. Это и имел в виду Салтыков-Щедрин, когда писал, что страной управляют столоначальники.
Сам царь, при всем его либерализме, оставался частью той же системы и не считал нужным соблюдать законность, если это было не в его интересах. Так, он санкционировал расправу над писателем-диссидентом Н.Г.Чернышевским, хотя, по всей видимости, знал, что дело против него сфабриковано охранкой. Когда друг царя поэт А.К.Толстой на вопрос Александра, что нового в русской литературе, ответил: "Русская литература надела траур по Чернышевскому", - либеральный венценосец сказал со скорбью в голосе: "Прошу тебя, никогда не называй при мне этого имени".
В 1880 году, после смерти царицы Марии Александровны (урожденной принцессы Гессен-Дармштадской) Александр Николаевич решил оформить брак со своей любовницей Екатериной Михайловной Долгорукой (светлейшей княгиней Юрьевской). Нединастические браки венценосных особ были запрещены, так что царь - если бы он считался с законом - мог осуществить свое намерение только ценой отречения от престола, как это пришлось сделать цесаревичу Константину по требованию Александра I. Но никто не мог предъявить требование Александру II, а сам он и не подумал о такой альтернативе. Все ограничилось тем, что его второй брак не афишировался, и все четверо его детей от Екатерины Юрьевской не были им усыновлены, они оставались Юрьевскими.
Таким образом, даже Александр II последние месяцы занимал трон незаконно, только благодаря тому, что на его стороне была сила.
Неудивительно, что стремление нарождавшейся при относительно либеральном режиме независимой общественности противостоять произволу воспринималось как покушение на устои. В завязавшейся борьбе обе стороны очень скоро стали прибегать к крайним средствам. На полицейские репрессии против молодежи, пытавшейся "идти в народ", молодежь ответила актами террора. Началась охота на императора, которая, после многих неудачных попыток, закончилась 1 марта 1881 года роковым взрывом бомбы на Екатерининском канале. По горькой иронии судьбы, произошло это в тот самый день, когда было назначено подписание конституции, ограничивавшей самодержавие...
Тут важно подчеркнуть вот что.
Маньяки-террористы могут появиться в любой стране и при любой системе правления: от этого никто не застрахован. В самых классических монархиях бывали случаи террористических актов против венценосных особ. Убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда в Сербии послужило поводом к Первой мировой войне. Однако при монархическом строе такие случаи сравнительно редки, и они воспринимаются как из ряда вон выходящие. В России же убийства самодержцев были столь рутинным явлением, что действия террористов-народовольцев почти никого не ужасали. Значительная часть общества горячо сочувствовала им, видела в них героев, мучеников идеи. Но даже те, кто не одобрял террор, полагали, что борьба с ним их не касается: это дело полиции. Иные недоумевали: зачем эти отчаянные храбрецы хотят убить "хорошего" царя, ведь его сын-солдафон будет куда круче? Но в самом факте пролития царской крови общество не видело ничего такого, что выходило бы за рамки обычного преступления. Сразу после убийства Александра II Лев Толстой обратился к Александру III с письмом, в котором просил помиловать убийц и тем самым дать положительный пример: разорвать порочный круг насилия, порождающего насилие. Толстой, с его религиозной проповедью, конечно, осуждал террористов. Но именно как насильников, убийц, а не как цареубийц. С его точки зрения, между убийством царя и обычного человека не было принципиальной разницы. Он полагал, что помилование убийц уменьшит озлобление террористов и побудит их впредь воздерживаться от кровавых действий.
Константин Победоносцев, через которого Толстой направил письмо царю, утаил его от молодого самодержца. Он убеждал Александра III в обратном, то есть в том, что террористов следует карать самым беспощадным образом. Представления Победоносцева о природе царской власти были просты: она держится страхом, и чем больше страха в обществе, тем прочнее власть. Нелишне отметить, что Победоносцев был опытным государственным деятелем и высоко образованным правоведом.
При таком состоянии общественного сознания нарождавшаяся монархия выжить не могла. Самодержавие должно было либо погибнуть, либо вновь превратиться в деспотию, что и произошло при Александре III (1881-94). С "Народной волей" он боролся успешно, но не только с ней. Историк В.Б.Вилинбахов предложил и хорошо обосновал дерзкую гипотезу таинственной смерти генерала Скобелева вскоре после воцарения Александра III. Состоит она в том, что Скобелев был побочным сыном Александра II и при его колоссальной популярности и крайней непопулярности Александра III представлял угрозу для власти молодого императора. По Вилинбахову, в пользу Скобелева работала влиятельная группа военных и гражданских чиновников, недовольных политикой закручивания гаек и планировавших при случае предложить престол Скобелеву. Дабы предотвратить нежелательные осложнения Александр отравил своего сводного брата. При всей своей спорности, гипотеза заслуживает внимания. Очень уж она соответствует традиции российских самодержцев.
Я никогда не забуду того потрясающего впечатления, которое на меня еще в детстве, при первом посещении Третьяковской галереи, произвела картина Ильи Репина "Иван Грозный и сын его Иван". Не знаю, сколько времени я простоял перед картиной и скольких красноречивых экскурсоводов, "объяснявших" картину различным группам, прослушал. Контраст между двумя фигурами поражал больше всего. Фигура убитого царевича была совершенно безжизненной, похожей на куклу. Она написана так, что за ней не угадывается человеческой личности, трагически окончившей земное существование. Художник сделал все, чтобы у зрителя не возникло ни малейшего сочувствия к убитому. Внимание сосредоточено на убийце. По контрасту, фигура Ивана-отца потрясает своей выразительностью. Этот острый как клинок профиль, этот трепещущий нос с греческой горбинкой, эти полные отчаянного страдания глаза. Эта выразительная рука, судорожно зажимающая рану в безумной надежде закрыть ее, остановить кровь, уберечь еще, может быть, не до конца истаявшую и столь дорогую ему жизнь!..
Перед нами исполненное немой экспрессии и кричащей выразительности страдание. Я, 8-летний мальчик, стоял завороженный этой отцовской мукой. Мое сердце обливалось кровью, в глазах стояли слезы, я страдал вместе с Иваном Грозным, я страдал за Ивана Грозного. Именного такого воздействия добивался и добился художник.
Но давайте вдумаемся: что же он изобразил? Грозный властитель убил своего сына. Убил без причины, по прихоти всевластного самодура, знающего, что ему "все дозволено". Да за что же ему сочувствовать?! Напротив, этот кровавый акт сыно- и цареубийства должен вызывать безмерное негодование и отвращение! Однако - такова сила искусства - у тысяч и тысяч посетителей Третьяковки, у миллионов тех, кто знает картину по репродукциям, у сотен весьма умных и образованных искусствоведов и критиков, писавших об этом произведении, картина вызывает реакцию, прямо противоположную той, какую должна была бы вызвать запечатленная на ней сцена. Правда, в Большой Советской Энциклопедии сказано, что картина "прозвучала как обличение деспотизма" (БСЭ, 3-е изд. т.22, с.38), но это советский пропагандистский штамп. Большевистское искусствоведение "отредактировало" Репина, так что художник, писавший приподнято-байронические портреты Николая II и помпезные заседания Государственного Совета, был занесен в разряд обличителей капитализма и царизма. Соответственно и толкование его произведений должно было укладываться в заданную схему. На деле же картиной "Иван Грозный и его сын Иван" Репин вызывал сочувствие к величайшему деспоту, и именно в связи с самым бессмысленным и жестоким актом его произвола.
Но Репин не оригинальничал. Он лишь передал средствами искусства представления, господствовавшие в обществе. А за 14 лет до него это же сделал другой великий художник России, Николай Ге, обратившийся к сходному сюжету в одном из лучших своих полотен - "Петр и Алексей". Петр допрашивает вероломно захваченного сына. Его будут пытать на дыбе, приговорят к смерти и тайно прикончат по приказанию отца. Казалось бы, все симпатии автора картины должны быть на стороне несчастной жертвы. Но нет. Фигура Алексея, его лицо с опущенными глазами, написаны так, что не вызывают у зрителя не то что сострадания - даже малейшего сочувствия. Одно только презрение. Алексей выглядит жалким, трусливым изменником, попавшимся негодяем. И - по контрасту - фигура Петра выражает само благородство. Скорбным пронизывающим взглядом всматривается он в сына. Он еще не потерял надежды увидеть в нем проблески раскаяния и простить, но уже полон решимости выполнить тяжкий долг государя - долг, который для него выше отцовских чувств. Трагичен на картине Петр, а не Алексей, к Петру вызывает наше сочувствие художник.
Как видим, общественное сознание, отраженное кистью лучших художников конца XIX века (а это время наивысшего расцвета российской культуры и общественной мысли!), оправдывало самые жестокие зверства "прогрессивных" правителей - даже против своих собственных сыновей и отцов. Так что нет ничего удивительного в том, что оно поддерживало современных террористов-народовольцев, а затем эсеров: ведь те тоже убивали ради "прогресса".
