Михаил МУЛЛЕР (Нью-Йорк)
НАЧАЛО ВОЙНЫ (первый день)

Наш 52-й отдельный саперный батальон входил в состав 45-й стрелковой дивизии и перед войной находился в лагерях в нескольких километрах восточнее реки Буг, по которой проходила советскогерманская граница. За два дня до начала войны рота, в которой я был заместителем командира, была переброшена, в том же приграничном районе, в город Порецк для проведения учений по наведению переправ с надувными понтонами. 20 и 21 июня (пятница и суббота) мы, что называется, "в поте лица" трудились на небольшом озере у западной окраины города. Стаскивали в воду тяжелые надутые понтоны, скрепляли их перекладинами и настилами, дощатые переходы с перилами. Местное население, и особенно мальчишки, собиралось вокруг, наблюдая за этим необычным занятием. Здесь же, неподалеку, проводили учения зенитный и противотанковый дивизионы.

Накануне в наш батальон прибыли два молодых лейтенанта, только что окончившие военное училище. Их обоих определили в нашу роту, так как у нас не хватало офицеров. Они тоже принимали участие в учениях, выделяясь своим хорошо пригнанным обмундированием со скрипучими ремнями. Несмотря на то, что они два года проучились в училище, практического опыта у них не было, поэтому им приходилось прислушиваться к указаниям наших опытных старослужащих сержантов. А уж они-то дело свое знали отлично. Добродушный кряжистый Крюк, с постоянной улыбкой на юношеском лице, охотно набирался опыта, а вот Бондарев все время хмурился и не мог скрыть уязвленного самолюбия.

К концу дня в субботу, закончив учения, рота вернулась в лагерь. Уставшие за день, под палящим солнцем, люди приводили себя в порядок, умывались, брились, подшивали белые воротнички. А после ужина, до отбоя, кто писал письма, кто читал, а Селиванов принес из каптерки хранившуюся там гармошку, пристроился на пне и стал наигрывать популярные мелодии. Когда он играл, голова его, склонившись на бок, почти касалась растянутых мехов. Разыскали Колю Башкирова и упросили его, как бывшего моряка, спеть "Раскинулось море широко". Потом явился Карпов, непревзойденный исполнитель частушек и затянул свою любимую: "Эх да, эх, эх да тятька пропил обе свинки, эх да не поешь теперь свининки", и дружный хохот оглашал лесную поляну.

После ужина командир роты старший лейтенант Давиденко вызвал к себе в палатку офицеров и объявил, что вновь прибывшие лейтенант Бондарев и лейтенант Крюкназначаются командирами 2-го и 3-го взводов. Кроме того, он добавил, что отбывает на выходной день к жене во Владимир-Волынский (15 км от лагеря) и на время отсутствия обязанности командира роты возлагает на младшего политрука Муллера. "Всё, все свободны, Муллеру остаться", - и строгим взглядом обвел присутствующих.

Когда мы остались вдвоем, он пристально взглянул на меня своими серыми, глубоко сидящими глазами, и рот, полный стальных зубов, расплылся в улыбке. "Ну, что ты, малыш, испугался?" Наедине он мне всегда говорил "ты" и покровительственно называл "малыш". А я, действительно, струхнул и удивился, так как только накануне был объявлен приказ об отмене отпусков офицерскому составу. Надо сказать, что положение в нашем приграничном районе за последние месяцы было крайне напряженным. Ежедневно воздушное пространство нарушалось немецкими самолетами. То и дело поступали монотонные телефонограммы из штаба корпуса: "В вашем направлении пролетел "Юнкерс-88", огня не открывать, повторяю, огня не открывать". Почти каждую ночь с той стороны Буга немцы забрасывали диверсионные группы украинских националистов (бандеровцев), и пограничники выбивались из сил, чтобы их вылавливать. Наш батальон несколько раз подымали ночью по тревоге, на проческу леса. Однажды, после долгой перестрелки, удалось схватить четырех человек, один диверсант был убит, а наш ефрейтор Ванечкин - тяжело ранен в грудь.

Известен случай (теперь уже ставший историческим), как в ночь с 21 на 22 июня Буг переплыл немецкий фельдфебель с предупреждением, что немцы начнут наступление утром 22 июня. Это событие произошло как раз в расположении нашей 45-й дивизии.

Местное население, особенно духовенство, относилось к нам откровенно враждебно. Все это нагнетало тревогу и изматывало силы.

"Ну ладно, бывай. Завтра выходной, люди накормлены, посты расставлены, связь со штабом работает нормально, тебе нечего беспокоиться, набирайся опыта". Лицо старлея опять посуровело, хлопнув меня по плечу, он схватил вещевой мешок и, крикнув: "Жди меня завтра к вечеру", - вышел из палатки. До отбоя оставалось часа два, было еще светло, и сквозь стволы деревьев окружающего лагерь леса просачивались лучи заходящего солнца. Лагерь располагался на большой поляне, узкая просека уходящая вниз соединяла ее с озером, на котором мы проводили переправочные учения. За озером дислоцировался зенитно-артиллерийский дивизион. Вся местность вокруг лагеря изобиловала небольшими озерами, а местами была заболочена.

Мы с лейтенантом Крюком решили прогуляться и осмотреть городок. Фактически мы его не знали и только видели, проезжая на грузовике два дня назад. Тихая узкая улочка вывела нас на главную, мощенную булыжником улицу. Уже смеркалось, и в домах зажигались огни. В центре было несколько двухэтажных кирпичных домов. Тут же был кинотеатр и небольшой парк, из которого доносились звуки духового оркестра. Вечер был тихий и теплый, на небе светилось множество звезд. Среди нарядно одетой гуляющей публики попадались военные, в основном артиллеристы. Мужчины - в пиджаках с высокими подкладными плечиками, некоторые - в сапогах особого, польского фасона. Женщины - в изящных легких платьях и тоже с приподнятыми плечиками.

Мы поравнялись с ярко освещенным окном парикмахерской, и Коля Крюк вспомнил, что два месяца не стригся. Пришлось зайти. С порога нас приветствовал пожилой парикмахер в очках и коротком белом халатике. "Проше пане", - произнес он, поклонившись. Небольшое помещение было уставлено зеркалами, а между ними на стенах висели цветные вырезки из заграничных журналов. Коля с ходу уселся в кресло и небрежно буркнул: "Полубокс". "Цо пан изволил мович?" - недоумевая переспросил цирюльник. Тогда Коля жестами объяснил, как обработать его шевелюру. Кивая и поддакивая, парикмахер энергично приступил к делу, и очень быстро клиент стал неузнаваем. "Паны офицеры недавно в нашем городе?" Мы промолчали. "Так вот, наше мисто славится на всю Польшу своим пивным заводом, который варит знаменитое "Порецкое черное пиво", очень советую отведать".

Так мы и сделали, пиво действительно оказалось замечательным. Мы его выпили в небольшом ресторанчике недалеко от кинотеатра. В полуосвещенном зале за столиками сидели всего несколько посетителей. Когда мы пили по второй кружке, Коля, раскрасневшись, вполголоса рассказал, как он, на пари, в своем родном Краснодаре выпил однажды за вечер 8 кружек, правда, при этом дважды выходил "отлить". Он оказался словоохотливым и добрым парнем. Когда мы стали расплачиваться, Коля, отстранив мою руку, пробасил: "Командир, не обижай, я плачу!" Мы вышли, ярко освещенная улица по-прежнему была полна гуляющей публики. В парке, вокруг танцевальной площадки, толпилась молодежь, оркестр исполнял танго, и среди танцующих выделался очень высокий лейтенант из противотанкового дивизиона, которого я еще помнил по зимним казармам в Мацееве. Потолкавшись среди беззаботно веселящихся молодых людей, мы решили возвращаться к себе в часть.

Усталые и веселые, добрались до ворот лагеря. Нас окликнул часовой и, убедившись, что свои, спросил сколько времени. Мои непомерно большие ручные часы показали без четверти 12 часов ночи, и это было 21 июня 1941 года. Сняв сапоги, я плюхнулся на постель и мгновенно заснул. На рассвете 22 июня меня разбудил грохот артиллерийской канонады. Спросонья ничего не понимая, позвал дневального, и тот сообщил, что батареи артдивизиона за озером открыли огонь из всех орудий. Подумав про себя, что, наверное, начались летние армейские маневры, которые мы так долго ожидали, снова провалился в сон. Внезапно пронзила страшная мысль: "А не началась ли война?"

Через десяток минут я просыпаюсь от громкой команды: "Подъем, боевая тревога", затем шум и топот ног. Я выбежал наружу, было совсем светло, капли утренней росы блестели в траве. Прибежал посыльный с вызовом в штаб сводного учебного лагеря. Комендант лагеря, майор Сучков, прервав мой рапорт, приказал достать из планшета карту и, когда я ее развернул, суровым голосом произнес: "Получено сообщение из штаба 15-го корпуса, что ночью на рассвете немцы перешли границу и начали боевые действия. Нашему сводному лагерю приказано занять оборону к западу от города Порецка". И он прочертил на карте участок по обе стороны дороги, ведущей к границе. "Выполняйте". Вокруг стола уже толпились командиры других подразделений для получения боевого задания.

Когда я вернулся, рота уже была построена в две шеренги на линейке между палатками. Все с полной боевой выкладной: винтовки с примкнутыми штыками и шинельными скатками через плечо, у каждого за спиной вещевой мешок и шанцевый саперный инструмент. Офицеры - в шинелях, по-походному перепоясанные ремнями. Велел старшине построить людей в колонну по четыре, а сам забежал в палатку, чтобы одеть шинель. Мы двинулись ускоренным маршем по той же дороге, по которой несколько часов назад гуляли с лейтенантом Крюком. Когда рота вышла на главную улицу, ведущую к радарной дороге, я встал во главе колонны, и мы трусцой продолжали свой путь. За спиной на горизонте виднелся восходящий золотисто-оранжевый шар солнца. В ушах раздавался быстрый топот наших кованых сапог о булыжную мостовую. Улица была пустынна и лишь у открытых окон домов, где проживали евреи, толпились люди с бледными перепуганными лицами. Они тихо переговаривались и, оглядываясь с тревогой в глазах, провожали нас. На окраине, среди деревянных домиков с садами и огородами, выделялся старинный костел, на двух его колокольнях, уходящих в небо, поблескивали позолоченные кресты. Улица, по которой мы прибыли, переходила в радарную дорогу в сторону границы. Насыпь дороги сильно возвышалась над зеленой покатой местностью, усеянной полевыми цветами. Ближе к горизонту было видно, что дорога обрывается недостроенной, дальше виднелся редкий лес и кустарник.

Мы заняли позиции по обе стороны дороги: два взвода справа и два - слева. Из-за насыпи люди на правом и левом флангах не видели друг друга, и это усложняло обстановку. Слева на пригорке колосилось спелое ржаное поле, и в отдалении за ним виднелся хутор, обозначенный на карте как "фольварк Стахур". Пока мы рыли окопы, над нами на большой высоте пролетели на запад немецкие бомбардировщики, отбомбившиеся в нашем далеком тылу. Зенитчики открыли огонь, но снаряды разрывались ниже цели, оставляя в синем небе белые шарики. Со стороны границы доносился тяжелый гул артиллерийской канонады, но на горизонте никакого движения не наблюдалось.

Закончив рыть отдельные ячейки в полный профиль, приступили к траншее, чтобы иметь ход сообщения вдоль всей линии обороны. Люди серьезны и молчаливы, сосредоточенно выполняют свою саперную работу. Я занял окоп посредине левого фланга. Становилось жарко, пришлось снять шинель, переложил бумажник с документами и фотографиями в нагрудный карман гимнастерки. Все, заняв огневые точки, сосредоточенно вглядываются в сторону границы.

Наконец я смог передохнуть и по мере возможности осмыслить происходящее. До этого череда чрезвычайных событий полностью поглотила мои физические и духовные силы, и я, как робот, выполнял положенные обязанности. Теперь же, вернувшись к действительности, четко осознал - свершилось то, что неотвратно надвигалось, а именно, - началась настоящая кровопролитная война и я - ее активный участник. Я не испытывал страха, так как успел уже вжиться в происходящее. Единственно, что тревожило и вызывало озабоченность: теперь мне придется самостоятельно принимать решения и командовать ротой, в которой 88 подчиненных. Вернется ли командир, а если вернется, то когда?

Вскоре появился на мотоцикле с коляской, перетянутый ремнями, лейтенант из штаба сводного лагеря. Высокий, стройный, с красивым мужественным лицом, он походил на популярного в то время киноартиста Столярова. Небрежно козырнув, он представился: "Адъютант штаба, имею поручение выяснить обстановку". Мы прошлись вдоль линии окопов. Картина была впечатляющая: рота надежно окопалась и готова к бою. "Как с боеприпасами?" - осведомился адъютант. "У бойцов только по два боекомплекта патронов и нет гранат". "Я обо всем доложу", - и, опять небрежно козырнув, ввалился в коляску, и мотоцикл, обдав нас густым синим дымом, умчался.

Тем временем позади нас, в кустах у ограды костела, фельдшер Макоровенко с двумя санитарами устраивал перевязочный пункт, разложив на разостланной плащ-палатке все необходимое для оказания первой помощи. С запада все отчетливее доносился грохот тяжелой артиллерии, и снаряды с нарастающим свистом стали ложиться где-то за нашими спинами. Я стоял в окопе и пристально из-за бруствера вглядывался в видневшийся на горизонте кустарник, за которым скрывалась надвигающаяся опасность. В любую минуту оттуда могли появиться немцы. Но невооруженным глазом ничего разглядеть не удавалось. Я вспомнил, что в палатке у командира роты остался полевой бинокль, который бы сейчас так пригодился. Время от времени со стороны границы слышны были короткие пулеметные очереди.

Я присел на выступ в траншее, спина уперлась в стенку, сознание, переполненное событиями, затуманилось, и я, того не ожидая, провалился в сон. Поспать пришлось недолго, не больше 20 минут. Проснулся от сильного моторного гула, в первое мгновение мне показалось, что на меня наезжает танк, со страха вскочил и увидел низко кружащийся над головой самолет-разведчик "Хейнкель-126", со скошенными, как у стрекозы, крыльями. Мы открыли по нему огонь из винтовок и пистолетов, но безрезультатно, и он улетел. В это время старшина принес и стал раздавать еду: каждому по несколько ржавых сухарей и по куску тонкой, черной и твердой, как камень, колбасы. Голодные, мы с жадностью тут же в сухомятку сжевали эту "пищу богов" и запили принесенной из озера зеленоватой водой.

Ко мне подошел Башкиров, его окоп был рядом с моим, и стал просить разрешения сбегать на хутор за молоком, захватив с собой несколько котелков. Учитывая обстановку, я не задумываясь отказал. Тогда ему на помощь пришел сержант Харламов и стал уговаривать меня, уверяя, что это займет не более 30 минут. "Ну смотри, на твою личную ответственность", - нехотя уступил я. И Коля Башкиров, пригибаясь и грохоча котелками, - за пригорок к хутору. Вскоре на дороге, на линии окопов, остановился и стал в боевую позицию грузовик с четырьмя спаренными пулеметами в кузове. Это приободрило нас и вселило больше уверенности.

Самолет-разведчик не заставил себя долго ждать и, теперь уже на большой высоте, стал кружиться над нашими головами. Нас начала обстреливать немецкая артиллерия, и стало ясно, что самолет корректирует стрельбу. Их взаимодействие было на удивление слаженным. Сначала снаряды ложились метрах в 50 перед нашими окопами, потом - на таком же расстоянии позади нас и с третьим залпом с оглушительным треском обрушились на наши позиции. Фонтаном стала взлетать земля, засвистели осколки, раздались чьи-то крики. Затрещали пулеметы зенитной установки, самолет рванул в сторону и стал кружиться в отдалении. Артналетом были повреждены несколько окопов, в том числе и мой. Снесло бруствер и, чудом не задев меня, только засыпало песком.

За спиной послышался гул автомобиля, обернувшись, увидел подъезжавшую полуторку, с подножки которой спрыгнул командир роты Давиденко. Стряхнув с себя песок, я выскочил к нему, чтобы доложить обстановку, он меня прервал: "Не надо, я в курсе, ты молодец, я в тебе не ошибся". С его возбужденного лица стекал пот, на нем был помятый плащ, и с шеи свисал бинокль. Из кабины вылез старый знакомый адъютант штаба и начальственным тоном приказал: "Принимайте боеприпасы и побыстрее, нам задерживаться нельзя". Мы выгрузили два ящика с патронами и большой ящик, в котором были уложены рядами упакованные в мелкую стружку ручные гранаты.

Старлей занял окоп посреди правого фланга за дорогой. Окоп тут же расширили, углубили и превратили в небольшую землянку, накрыв одним накатом молодых деревцев из соседнего леска. Вскоре связисты протянули провод и установили связь со штабом лагеря. Тем временем артобстрел с немецкой методичностью продолжался, заставляя нас все глубже зарываться в землю. После нескольких прямых попаданий появились раненые.

Вдруг мы заметили, как на горизонте от кустарника отделилось нечто движущееся, вскоре удалось разглядеть скачущего в нашем направлении одинокого верхового. Стоящая справа от нас батарея 45 мм орудий открыла огонь, и вокруг всадника начали рваться снаряды. Было видно, как он на бешеной скорости, пригнувшись, размахивал рукой. Артиллеристы прекратили стрельбу, и стало отчетливо видно, что это не немец, а какой-то наш военный. Через минуту перед нами на вспененной лошади предстал с перекошенным от волнения лицом сержант-пограничник в зеленой фуражке. Ему навстречу с пистолетом в руке выскочил старший лейтенант. "Кто такой?" Сержант начал что-то сбивчиво кричать. "Сойдите с лошади и доложите, как полагается", - строго приказал Давиденко. Оказалось, перед нами вдоль Буга вместе с пограничниками ведет тяжелый бой 722-й полк нашей 45-й стрелковой дивизии. И приказом по корпусу наш сводный лагерь передается в подчинение подполковнику Василькову, командиру 722 с.п. Если полк будет отходить через наши позиции, то это произойдет отдельными эшелонами, поэтому нам следует быть начеку и твердо держать оборону. Это сообщение не внесло ясности, а скорее, наоборот, вызвало недоуменный вопрос. Если перед нами наш полк, то кто же по нам ведет непрерывный артогонь, с использованием самолета-корректировщика? Ничего не оставалось, как ждать и быть наготове.

Сержант Харламов доложил, что Башкиров все еще не вернулся, хотя прошло около 3-х часов. Стало ясно: с ним что-то случилось. Его могли схватить на хуторе бандеровцы, тем более, что он ушел без винтовки, могли захватить немецкие разведчики. Приходила на ум и другая, более опасная мысль: не перешел ли он добровольно к немцам. Это можно было допустить, зная настроения и обиды на советскую власть. А у него история не из радостных. Он учился на 4-м курсе военно-морского училища, был отличником учебы и прекрасным спортсменом, через полгода его ждала блестящая карьера офицера флота. Как раз в это время он женился, будущее выглядело в радужных красках. И тут неожиданно его исключают из училища из-за того, что брат его покойного отца оказался врагом народа. Можно себе представить его настроение, когда его направили служить рядовым в наш батальон. Примерно за месяц до начала войны он получил еще один удар - жена прислала письмо с требованием развода. Но он был мужественный, волевой парень и внешне не выдавал своего настроения. Меня неотступно стала терзать мысль, что я явился виновником этого ЧП, разрешив ему пойти на хутор.

Время приближалось к полудню, солнце нестерпимо пекло, и на спинах гимнастерки у бойцов потемнели от пота. "Хейнкель" по-прежнему кружился над нами, отгоняемый зенитными пулеметами. Немецкая артиллерия без остановки обстреливала нашу оборону. Прямым попаданием снаряда был убит наш весельчак-балагур Вася Карпов, ему снесло левое плечо вместе с рукой. Он оказался первой жертвой в нашей многострадальной роте. Шесть человек было ранено, некоторые стонали, но санитары, из-за сильного огня, не могли к ним подступиться. Наконец на горизонте что-то зашевелилось: из кустарника выпрыгивали еле заметные фигурки и после короткой пробежки залегали. На расстоянии 1,5-2 км трудно было определить невооруженным глазом, кто это - наши или немцы. По тому, как они себя вели, - скорее походили на наступающие войска.

Прибежал ординарец от командира роты с приказом: изготовиться и открыть винтовочный и пулеметный огонь. Заработала наша противотанковая артиллерия, перебежки наступающих стали реже, и на изрытом поле явственно виднелись темно-зеленые бугорки залегшей немецкой пехоты. Мы открыли огонь: застучали выстрелы винтовок и ручного пулемета, два автомата ППШ пока молчали, так как дистанция для них была слишком велика. Я взял винтовку, оставленную Башкировым, приспособился на полуразрушенном бруствере и начал вести прицельный огонь, прослеживая полет пуль из моей винтовки. Вот ползет темно-зеленый бугорок, тщательно прицелившись, стреляю по нему, движение прекращается, проходит минута-другая, тело остается неподвижным, значит, цель поражена. И так много раз. К гудению и грохоту канонады присоединился легкий свист немецких пуль, от них то и дело взметался песок перед нашими окопами.

Самолет-корректировщик совсем обнаглел и стал опять на небольшой высоте кружить над нашим участком. По-видимому, он пытался разглядеть наши потери и расположение 45-мм орудий. Тут же немецкая артиллерия резко усилила интенсивность обстрела. Крупнокалиберные снаряды начали непрерывно рваться между нашими окопами и наступающей немецкой цепью. В течение нескольких минут цветущая поляна перед нами была изуродована, покрывшись воронками и вывернутой землей. Самолет сделал очередной вираж, оказавшись опять над нашими головами. И тут наши зенитчики на полуторке изловчились и пустили по нему густую очередь из спаренных пулеметов. "Хейнкель" качнулся, теряя высоту. Задымил, пролетел еще раз по кругу и, объятый пламенем, рухнул на ржаное поле, которое тут же загорелось.

Несмотря на кромешный ад, творящийся вокруг, увиденное воодушевило наших бойцов, раздались крики "ура". Немцы же удрученно притихли и перестали ползти вперед. Именно "ползти", потому что нашим огнем они были напрочь прижаты к земле и могли только продвигаться по-пластунски. Грузовик тем временем съехал с дороги и скрылся в леске, через некоторое время он вернулся, въехав на дорогу задним ходом, опасаясь, чтобы ему не повредили двигатель. Пулеметы со вновь заправленными лентами установили в горизонтальное положение для ведения наземного огня. Для нас это было сущей военной поддержкой.

Немцы, получив подкрепление, усилили нажим, и, несмотря на наш огонь, им удалось несколько продвинуться вперед. Теперь они могли укрываться в воронках от снарядов, и этим их положение улучшилось. Уже можно было различить их внешний вид, серо-зеленые мундиры, брюки, заправленные в сапоги с широкими голенищами, некоторые без головных уборов, рукава у многих закатаны выше локтя. Они хорошо вооружены: автоматы, самозарядные винтовки с примкнутыми широкими штыками. Теперь в наш заградительный огонь включились ППШ. Немцы, воспользовавшись тем, что наша артиллерия меняла позиции, возобновили перебежки, в их атакующей цепи появился станковый пулемет, и мы, неся потери, с трудом сдерживали напор. И снова пришла на помощь установка со спаренными пулеметами. Было видно, как немецкий пулеметчик со своим вторым номером, расположившись в воронке, широко раскинув ноги, начал вести огонь по полуторке. Немец стрелял метко, от бортов машины то и дело отлетали щепки. Но силы были неравны, и пулемет вскоре замолчал, кувыркнувшись в землю, рядом остались лежать два неподвижных тела.

Наши пушки с новых позиций возобновили ураганный огонь, немцы, не выдержав, вынуждены были отойти на старый рубеж, оставив на поле боя с десяток убитых и раненых. Небольшая передышка дала нам возможность перенести к ограде костела тяжелораненых и, по возможности, поправить разрушенные окопы. Нестерпимо мучила жажда, по красным потемневшим лицам стекал в рот соленый пот. Солдаты, тяжело дыша, набросились на принесенную воду, стали пить прямо из ведра. Во время последней немецкой атаки погибли Данилов и Гогулин. Теперь нас на левом фланге осталось в строю 31 человек.

По ту сторону дороги, на правом фланге, обстановка была менее напряженной, чем у нас. Там немцам пришлось наступать по заболоченной местности. Выбирая участки посуше, они продвигались гораздо медленнее. Было заметно, как в залегшей немецкой цепи началось оживление, некоторые, переползая, занимали более выгодные позиции, некоторые окапывались. В середине цепи выделялся высокий унтер-офицер, который беспрестанно размахивал руками, давал какие-то указания. Мы обнаружили подходящее из их тыла подкрепление, было даже видно, как двое перебежками катили станковый пулемет. Не мешкая, мы открыли заградительный огонь. Немецкие снаряды стали падать вблизи зенитной установки, и та вынуждена была все время перемещаться, меняя позиции.

Наша артиллерия снова пришла на помощь, и снаряды стали рваться вдоль немецкой цепи. Несмотря на наше упорное сопротивление, противник начал снова медленно и настойчиво продвигаться вперед. В этом кромешном аду по траншее, низко пригибаясь, прибежал командир роты, его фуражка с черным околышем сбита набок и испачкана землей. Стараясь перекричать непрерывный гул и грохот, он сообщил, что получен приказ: при отходе ни в коем случае не двигаться через центр города, так как он захвачен диверсантами и бандеровцами. "Так что ты уходи задами по южной окраине города, а я поведу людей по северной, минуя наш лагерь". Мы развернули пятиверстки на выступе траншеи. Вглядываясь в обсыпанные песком карты, он, немного подумав, мысленно двигая карандашом в воздухе, сказал: "Соединимся вот здесь", - и обвел кружки на обеих картах вокруг деревни Загорье, примерно в 6 км восточнее города.

В эти тяжелые минуты, когда смертельная опасность неотвратимо витала в воздухе, такие личные ощущения, как страх, усталость и голод полностью исчезли из сознания. Все мысли были направлены на то, чтобы удержаться и отбить очередную атаку. Никакой надежды на подкрепление и помощь не было, немцы уже находились метрах в 300-х от нас и продолжали ползти вперед. Единственным выходом было контратаковать их, отогнать и получить возможность с меньшими потерями отойти. И я решился. Послал ординарца Власова к зенитной установке предупредить, что через несколько минут мы перейдем в контратаку, и просить их поддержать нас огнем, если возможно.

Я засунул за ремень две гранаты, приказал по цепи всем сделать то же и изготовиться. Немцы подползли уже совсем близко, и можно было даже разглядеть их лица. В этот момент я швырнул гранату и с криком "За родину, за Сталина, ура!", выскочил из окопа. И дружное "ура" разнеслось по нашей цепи. От взрывов гранат в воздух взлетели бесчисленные комья земли, столбы дыма и пыли покрыли пространство перед нами, и немцы на несколько секунд исчезли из поля зрения. Мы рванулись вперед с винтовками наперевес, стреляя на ходу. Энергично застучали зенитные пулеметы.

Внезапно навстречу мне из пелены тумана выскочил верзила-немец, направляя широкий штык винтовки мне в живот. Я инстинктивно молниеносно уклонился влево, и укол пришелся мне в локтевой изгиб правой руки. Мне же удалось штыком задеть боковину его мундира. В то же мгновение немец свалился, и я, зацепившись за его ноги, тоже оказался на земле. Все это произошло в считанные секунды. Кисть правой руки была в крови, стекавшей с раненного локтя. Немец лежал ничком на земле, это оказался тот самый унтер-офицер, который командовал наступающей цепью. На его рыжем затылке виднелось выходное отверстие, из которого струилась кровь. Как оказалось, он был сражен пистолетным выстрелом в голову лейтенанта Крюка. Немцы не выдержали нашей внезапной контратаки и стали поспешно отступать.

Ко мне подбежал Федя Товпенец, разорвал зубами индивидуальный пакет и, закатав намокший от крови рукав, наскоро перевязал мне рану. Мы залегли и ускоренным огнем расстреливали в спину убегавшего противника. В этой схватке на изрытом и искореженном поле нашли свою смерть более десятка немецких солдат. Наши потери: 4 убитых, 7 раненых. Мы вернулись в наши сильно потрепанные окопы. Немцы пока не атакуют, к ним вместе с подкреплением уже подтаскивают бидоны с едой. Значит, у нас будет передышка не менее получаса. Не считая скудного завтрака всухомятку в 7 часов утра, мы целый день ничего не ели, а время уже приближалось к 5 часам вечера. Но нас по-прежнему мучала жажда, и мы, тяжело переводя дыхание, пили и пили. Позади нас от медпункта ничего не осталось, снарядами вырваны кусты и разбита костельная ограда. Фельдшер Макоровенко со своим имуществом перебазировался в тыл. Остался один безотказный санитар по имени Ваня, который, истекая потом, перевязывал новых раненых. Мне он тоже по всем правилам сменил повязку на локте. Троих раненых с перебитыми ногами нам удалось погрузить на случайно оказавшуюся повозку и отправить в тыл, остальные, с легкими ранениями, отказались эвакуироваться. Таким образом, нас в строю осталось 23 человека, тогда как с утра, когда заняли оборону, было 43. Отдышавшись, надо было быстро решить, как лучше отходить. Кратчайший путь к южной окраине города лежал через небольшое озеро. Можно было обойти его по суше, тогда дорога намного удлинялась и к тому же - по открытой местности. Посоветовавшись, решили уходить вплавь, через озеро.

Не привлекая внимания противника, незаметно вылезли из окопов, рассредоточились и ползком начали отходить. Высокая трава и камыш скрывали озеро, до которого было метров 200. Потом поднялись и, пригибаясь, стали перебегать по густой траве. Тут немцы нас обнаружили и открыли автоматный огонь. Пули со свирепым свистом подкашивали траву, и она пластами ложилась на землю вокруг меня, как от взмахов опытного косца. Только чудом можно объяснить, что пули меня не задевали, и я оставался невредим. Подбегая к озеру, я видел, как подкошенный пулями камыш с треском ложился на землю. У самой воды ко мне со стоном неожиданно подбежал сержант Харламов, держа перед собой окровавленную руку. Схватив меня за шею здоровой правой рукой, он завопил: "Ой, политручок, спаси". Мы вместе вступили в воду. Тяжело зачмокало под нашими сапогами илистое дно озера. Вода блеснула полоской синего стекла, по которому проплывали белые облака. Харламов ухватился за меня мертвой хваткой, буквально повис на мне. Без пилотки, с мертвенно серым лицом, он был на грани потери сознания.

Меня охватил ужас, так как не было сомнения, что в таком положении мы оба пойдем ко дну. Но тут на помощь подоспел Федя Товпенец и спас на обоих. Богатырской рукой он обхватил за поясницу Харламова, и мы втроем медленно стали плыть к противоположному берегу. Наполненные водой сапоги, полевая сумка и пистолет с кобурой неотвратимо тянули ко дну. Я выбивался из сил и, задыхаясь, несколько раз хлебнул воды. Немцы осыпали нас непрерывными автоматными очередями, и пули покрывали поверхность озера многочисленными всплесками. У меня сбило с головы фуражку, и она, перевернувшись в воздухе, плыла передо мной. Слева от нас, с натугой отфыркиваясь, тяжело двигался Соловьев. Уже на середине озера его настигла пуля, ранив в голову. По его светлым волосам стекала темно-красная густая кровь. Он неестественно замотал головой, глаза от страха выпучились, и он, громко заревев, скрылся под водой, оставив на поверхности большое алое пятно.

Когда я уже терял последние силы, ноги неожиданно коснулись дна, и опасность утонуть миновала. Через несколько минут, измотанные и задыхающиеся, мы вылезли на отлогий берег. Вытащили и уложили на траву еле дышащего Харламова. Кисть его руки держалась только на сухожильях. К счастью, вместе с нами переправился санитар Ваня, он последним, тяжело дыша, вылез из воды, волоча большую сумку с красным крестом на боку. Не теряя времени, он с ходу опустился на колени истал перевязывать изуродованную руку Харламова.

Нас переправилось, не считая санитара, 9 человек, остальные погибли в озере и на подходе к нему. С потемневшего обмундирования непрерывно стекала вода, изнуренные, мы свалились на землю и жадно глотали воздух. Рядом со мной Коля Крюк разостлал на траве свою шинель, в которой ухитрился переплыть озеро, и принялся выжимать из нее воду. Я оглянулся на оставленный берег, у самой кромки воды топтались немцы и периодически выпусками по нам автоматные очереди. За их спинами было видно, как другая группа солдат с интересом осматривала нашу траншею и как в моем окопе один немец держал на весу мою шинель и показывал на звезду на рукаве (знак отличия политработников в Красной Армии). Нам нельзя было ни минуты задерживаться, мы поднялись и, укрываясь за кустарником, стали уходить. К тому времени группа немцев уже оббегала озеро и, надрываясь, мальчишескими голосами кричала нам вдогонку: "Хальт, хальт!" Эти крики и голоса долгие годы оставались в моей памяти.

В тяжелом, намокшем обмундировании, обессиленные и голодные, мы бежали, пробираясь огородами, топча посевы овощей, спотыкались о грядки и снова бежали. Там, где дорогу преграждал забор, ломали в нем проход, пролезали в него, пропуская вперед поддерживаемого Харламова. На одном дворе нас обстреляли с колокольни костела, мы быстро укрылись за сараем, и я велел Белоусову дать по бандеровцам ответную очередь из ППШ. Изловчившись и опираясь об угол сарая, он прицелился, нажал курок, но увы, автомат не стал стрелять, так как патроны в диске были намокшими. Мы пробежали еще несколько последних дворов, и справа показалась опушка леса. Через минуту мы уже были в нашем спасительном убежище - густом лиственном лесу. Углубившись, отыскали небольшую поляну, покрытую сочной травой с вкраплинами желтых и синих цветочков.

Вокруг царил нетронутый покой, ошеломивший нас после грохота и потрясений уходящего дня. Сразу стали раздеваться и сушить одежду, выливать из сапог остававшуюся там воду. Я вынул из планшета намокшую карту, осторожно разложил ее для просушки. Потом вспомнил про свой бумажник в нагрудном кармане гимнастерки. Вынул из него документы, среди которых был аттестат, с отличием, об окончании средней школы. К счастью, его удалось спасти. Удалось спасти и несколько слипшихся фотографий. А фотография на удостоверении личности безнадежно пострадала, ни глаз, ни подбородка не было вино.

Всем было приказано почистить оружие, вытереть и просушить патроны. То же самое я проделал со своим пистолетом, рукоятка которого была полна воды. На поляне еще оставались светлые пятна от заходящего солнца, и это помогло нам быстро просохнуть.

Загадочная тишина леса оказалась иллюзорной. Стали прослушиваться отдельные голоса и шорохи. Я послал двух бойцов разведать обстановку. Они сообщили, что по лесу бродят разрозненные группы отступавшего 722-го полка и что совсем недалеко от нас находится медсанбат 87 стрелковой дивизии, который сворачивает свое имущество и собирается отходить. Сразу же направили туда Харламова с двумя сопровождающими, к счастью, они успели сдать его в надежные руки.

На нас неожиданно вышел высокий худой солдат, за спиной у него висела в деревянном ящике рация, из которой торчала согнувшаяся антенна. Он оказался радистом штаба 87 стрелковой дивизии. После долгих блужданий по лесу он набрел на нашу группу и попросился остаться с нами. От него мы узнали, что в 12 часов дня по радио выступал Молотов, который сообщил, что Германия официально объявила нам войну. Кроме того, он рассказал о бедламе и неразберихе, творившейся в частях в первые часы начала военных действий. Трудно было поверить, что такое происходило совсем рядом, на нашем левом фланге.

Солнце уже совсем опустилось и освещало только верхушки деревьев. Мы обсохли, немного отдохнули и привели себя в порядок. Пора было пробираться на соединение с группой старлея. Коля Крюк достал компас, повертел его в руках и авторитетно указал направление движения. Через полчаса мы вышли на проселочную дорогу, пересекавшую наш путь. Наступали сумерки, со стороны границы доносился отдаленный гул, местами вспыхивали отблески догоравших пожаров. На дороге показалась одинокая повозка. Мы преградили дорогу, лошадь остановилась, и с телеги спрыгнул перепуганный крестьянин. На вопрос, где находится деревня Загорье, он кнутовищем показал вперед: "Через полверсты будет поворот направо, а там уже совсем близко", - скороговоркой ответил он и ,обрадованный, что мы ему не причинили вреда, вскочил на телегу и быстро умчался.

Так закончился для меня первый день войны, унесшей многие тысячи человеческих жизней. Эти воспоминания написаны через много лет после ее начала. Но память сохранила их в первозданном виде. Сохранились в памяти имена людей, названия местности и, главное, события. Ведь из долгих 1418 дней войны это был первый день, не похожий ни на один из последующих. А все, что в человеческой жизни случается впервые, - запоминается навсегда.

Очень мало осталось в живых участников тех грозных событий. И я считаю своим долгом рассказать о подвиге горстки моих однополчан, геройски сдерживавших на небольшом участке неистовый напор отборных гитлеровских войск. Ведь это были солдаты небезызвестной 6-й немецкой армии, дошедшей впоследствии под командой фельдмаршала Паулюса до стен Сталинграда и нашедшей там свою гибель.

И особенно я хочу почтить память моего дорогого боевого друга Феди Товпенца, который дважды на войне спасал мне жизнь, память бесстрашного лейтенанта Крюка и бывшего командира Георгия Давиденко. А также память всех тех, кто сражались со мной и полегли на поле боя в тот незабываемый день.

http://www.vestnik.com
Журнал "Вестник" США